Талант есть чудо неслучайное

Лишь с наслаждением и мукой,

забыв печали и дела,

целую старческую руку,

что белой ручкою была.

А если ему нужно, он был безжалостно мощен:

Как поздний свет из темного окна, я на тебя гляжу из чугуна.

Зияют смутные глазницы л»ша военного того, как лунной ночью у волчицы. Туда,

где лампочка теснится, лицо протянуто его.

57

И, умирая, Смеляков причащался поэзией, как «старый беркут пьет, тоскуя, свою

последнюю полынь». Смеляков любил говорить так: «машинисты державы», «саперы

страны». Перефразируя его строки, хочется сказать, склоняясь перед памятью великого

мастера:

Снимайте шляпы н фуражки перед поэтами страны.

7

Издержки и таинства стиля...

(Я. Смеляков)

Даже классика непредставима без издержек. У Смелякова были и плохие стихи, но

критика в последнее время помалкивала об этом, сохраняя ненужно создаваемое поэту

реноме. В какой-то момент известная часть читателей стала отворачиваться даже от

Маяковского, потому что чуть ли не в каждую газетную статью на кукурузную или

деревообрабатывающую тему всовывались его цитаты. Некритическое навязывание

даже самых великих поэтов иногда отвращает от них читателей. У Смелякова был один

психологический недостаток, свойственный людям с трудной, полной лишений

жизнью,— страх повторения лишений, иногда приводящий к умиленности бытовой

данностью. В ранних стихах Смеляков писал: «Мальчишкой я был незаметен и рус и с

детства привык молчать. Паршивая бледная кличка «трус» лежит на моих плечах...

Бойся! Сияет матерь пречистая. Она не пропустит грехи твои даром. Бойся! По

крышам идут трубочисты. Бойся! По улицам идут жандармы. .» Смеляков боролся с

этим страхом: «Я встану, сжимая в надежных руках бесстрашие нашего класса». А вот

стремление к умиленности инстинктивно осталось. «Не ваятель, не стяжатель, не

какой-то сукин сын — мой приятель, обыватель, непременный гражданин». То, что

обыватели — это непременные граждане,— повод скорее для скорби, а не для умиле-

ния, тем более что единственное умилившее Смелякова— это четыре грядки его соседа

и рябина под окном. Про обывателя когда-то К. Маркс сказал, что весь коммунизм его

сводится к тому, что он решил

106

вести привольную жизнь на общественный счет. Конечно, на свете «счастья нет, а

есть покой и воля», но вряд ли эти «покой и воля» в повальной дворовой болезни

забивания «козла», которой умилялся Смеляков. Такая же не заслуживающая поэзии

умиленность юучит в стихотворении «Этажерка»: «А как же, конечно, событье, о

многом подумаешь тут, когда в суете общежитья свою этажерку несут». Эти мотивы

возникали у Смелякова потому, что он на собственной шкуре знал, что такое житейская

неустроенность, и ото всей души радовался, видя чей-то хотя бы маленький уют. В

этом была защита прав простого, незаметного человека на его немудрящие радости. Но

иногда право на эти «немудрящие радости» служит прикрытием бездуховности,

общественной атрофии, которые были всегда чужды самому Смелякову. Ведь

заметил же он, наблюдая ожиревших самодовольных голубей, что с таким набитым

зобом не взлететь. Приподнятость Смелякова иногда не концентрировалась до сгустков

поэзии и тогда не взлетала, несмотря на декларативное хлопанье крыльями:

«Пролетарии всех стран, бейте в красный барабан! Работенка есть по силам, по душе и

по уму. . Ройте общую могилу капиталу самому. .», «Разослав по всем путям березы и

собрав на митинг все поля, по призыву партии в колхозы записалась русская земля»,

«Кто во что, а я совсем влюблен в Грузии чудесный павильон». При любой

умиленности, а особенно при социальной, поэзия кончается. Поэтому не удалась поэма

«Лампа шахтера», продолжение «Строгой любви». При изучении опыта большого

поэта нужно хорошо .чнать не только таинство его стиля, но и его издержки. Смеляков

писал о молодых поэтах: «Зияют в их сти-* хотворсньях с категоричной прямотой

непониманье и прозренье, и правота, и звук пустой». Иногда это случалось и с ним.

Покидая поэзию, он тревожно думал: На кого возложить мне пустые ладони,

позабывшие гвоздь, молоток и кайло?» Молодое поколение, о котором он так

тосковал, не должно повторять его издержки — у них они будут свои,— но они

должны найти свое «таинство стиля», без которого быть поэтом невозможно.

Помимо огромного подарка всей смеляковской поэ-ши у меня есть один особенный

подарок Смелякова —

58

уникальное по уму и беспородности собачье существо — Бим. Бим трудно вылезал

на свет божий из своей матери, и истопник на смеляковской даче тащил его плоско-

губцами за ногу, повредив ее навсегда. Однако Бим отлично бегает на трех лапах,

отважно набрасываясь на огромных собак или людей, если ему кажется, что они могут

обидеть хозяина. Смеляков обожал дворняг. Когда мы ездили вместе в Узбекистан, и

там, в роскошном саду колхоза-миллионера, все играли с маленьким избалованным

джейраном, Смеляков, единственный из нас, обратил внимание на беспородную

дворовую собаку, забито державшуюся в тени грациозно прыгающей знаменитости.

Именно об этой дворняге и написал Смеляков, сделав джейрана только ее фоном.

Ипподром-гые скакуны тоже были для него лишь фоном для того, чтобы написать о

рабочей ломовой лошади. Когда однажды редакция «Нового мира» попросила его и

меня написать на открытие номера стихи о пятилетке, Смеляков не стал писать о

великих стройках — он выбрал соседний, ничем не приметный переулок, в котором