Талант есть чудо неслучайное

— Я ДУМАЛ, — Ньютон коротко ответил, — Я к этому привык. Я думал, сэр.

Казалось бы, в понятие «поэт» входит обязанность думать, однако некоторые

удручающие примеры свидетельствуют о том, что кое-кто предпочитает думанию

сомнительный уют бездумности, надежно защищенный

114

крепостными стенами бескультурья. Опасен и снобизм, манерно кокетничающий

цитатами, надерганными у Всех —от Джойса до Василия Васильевича Розанова,— НО

бескультурье — это снобизм наоборот, когда по чьим-то стихам становится ясно, что их

автор вряд ли читает, кроме журнала «Крокодил» и газеты «Фут-хоккей». При всём

моем уважении к этим печатным органам, такая ограниченность круга интересов

досадна.

Пример нашего старейшины Антокольского, высококультурного, думающего поэта

и вместе с тем не гронутого позолоченным тленом, говорит о том, что быть по-

настоящему живым, молодым невозможно без освоения культуры, без ее осмысления.

Внутренняя культура — лучшая вакцина от эпидемии равнодушия. Внутренняя

культура — залог вечной молодости. На чистых эмоциях, на запахах и красках первых

впечатлений нельзя долго продержаться, если инстинкт жизни Не будет подкреплен

знанием жизни. Из неумных рук Время ускользает, даже если эти руки поначалу обла-л

мот юношеской хваткой.

Спор об интеллектуальной и о какой-то другой поэзии разрешается просто:

неинтеллектуальной поэзия быть не может. Поэзию может двинуть на новую ступень

только тот поэт, кто по праву себя чувствует нас-нином опыта великой русской

интеллигенции. Об Втой интеллигенции Антокольский сказал так:

Мы живы.

Нам рано на убыль.

Мы — Хлебников, Скрябин и Врубель,

И мы не хотим умирать!

А все, что росло, распирая Гроба человеческих лбов, Что шло из губернского края В

разбеге шлагбаумных столбов, Что жгло нескончаемым горем Пространство метельной

зимы, Что жгло молодые умы Евангельем и алкоголем И Гоголем, — все это МЫ!

Да, мы!

Что же выше и краше, Чем мчащееся сквозь года. Чем наше сегодня, чем наше

Студенческое и монашье И воинское навсегда!

62

Не случайно соединение этих трех качеств. Студенческое— это вечная несгибаемая

мятежность, ищущая бури; монашье (сказано это, разумеется, символически) —

иноческая отрешенность, пименовское бесстрастие в оценке событий; и, наконец,

воинское — это бесстрашная готовность защитить то, что исповедуешь и

проповедуешь.

В понятие «воинское» входит как обязательное условие и умение владеть

поэтическим оружием. Некоторые поэты в известных строчках Некрасова: «Поэтом

можешь ты не быть...» — радостно усмотрели индульгенцию, разрешающую им

полную «шаляйваляйность» формы. Но ведь Некрасов эти слова не обращал к

профессиональным поэтам. Павел Антокольский даже в своих неудачных,

риторических стихах никогда не роняет профессионального достоинства. Причины его

неудач чисто психологические, но отнюдь не объясняются расхлябанностью слова,

столь свойственной многим из нас. Антокольский даже в неполучившихся постановках

своего поэтического театра держит класс. Некоторые его стихи можно упрекнуть в

высокопарности, но никогда — в явном равнодушии к слову, в очевидной безвкусице.

Стих Антокольского обычно отличает мускулистая сконцентрированность. Поэт не

позволяет себе студенистую размазню:

Я люблю тебя в дальнем вагоне, В желтом комнатном нимбе огня, Словно танец и

словно погоня, Ты летишь по ночам сквозь меня...

Самое удивительное — это то, что при перечитывании Антокольского замечаешь:

пожалуй, лучшие его стихи написаны за последние годы. Что это означает?

Это значило, что не пора еще, Что и завтра тоже не пора. Строящий, стареющий,

сгорающий. Жил я, как цари и мастера!

Так появились неповторимо зачаровывающая «Баллада о чудном мгновении»,

гениальное стихотворение о гениальном Босхе, блестящий стихотворный коротко

63

метражный фильм о выстреле в Сараеве, накаленная «Электрическая стереорама»,

мудрая, хитроватая «Скачка о боге», драчливая, озорная ода Маяковскому, эл-М1 некий

гимн бушующей молодой плоти — «Циркачка».

Это же уму непредставимо, что такие строки напи-еаны поэтом, которому за

семьдесят пять!

...И мы сплелись в немой раскачке, В той, что не нами начата. Не ты одна, а все

циркачки С трапеций -надают в ничто...

Или:

Что ж! Значит, дальше не поедем. Разорван беглый наш союз. С тетрадью, как

цыган с медведем, Я на распутье остаюсь.

Великолепен язвительный монолог, так сказать, под Ванавес, Но поэт, надевший

маску балаганного зазы-налы, гипнотизирует опускающийся занавес, заставляет его

застыть в воздухе:

Вот она — предельная вершина! Вот моя прядильная машина,— Ход ее не сложен,

не хитер. Я, слагатель басен и куплетов, Инфракрасен, ультрафиолетов, Ваш слуга,

сограждане, — и следо... Вателыю — бродяга и актер...

Это. стихи человека, по-цыгански весело перелукавив-пкго время, доказавшего

своей судьбой, что мастерство — эликсир вечной молодости.

Но мастерство всегда тактично.

И когда Антокольский через столько лет снова воз-иращается к теме погибшего на

фронте сына, стих его сбрасывает театральные одеяния, становится строг, обнажен:

Сны возвращаются из странствий, Их сила только в постоянстве. ...Из сечной ночи

погребенных Выходит юноша-ребенок.

...Он только помнит, смутно помнит Расположенье наших комнат... ...Он замечает

временами Свое родство и сходство с нами. Свое сиротство он увидит, Когда на

вольный воздух выйдет.

117

Возраста для Антокольского не существовало, а были лишь жизнь и смерть.