Талант есть чудо неслучайное
Шрифт:
Невиданного кем-то так давно.
О Рождественском и обо мне иногда говорили как О поэтах, якобы впервые
выразивших поколение, чье детство прошло во время Великой Отечественной войны.
А ведь это неправда. За несколько лет до того, как мы только приступали к теме войны
с точки зрения не воевавших, но мечтавших совершать подвиги мальчишек, Соколов
уже написал:
Но в коридоре, становясь
под знамя, Мы верим ложной гибели сполна И не догадываемся, что с нами Играет
настоящая
Соколов вывел нас к этой теме, и не только к этой. Его полюбившееся нам в то
время стихотворение «Первый снег», полное удивительной чистоты и свежести,
явилось для многих своеобразной тропинкой в лирику. Жаль, что после эту тропинку
замусорили липкими обертками от карамельной лирики.
В год, особенно сложный для нас, не окрепших духом, Соколов написал:
В золотое время суток Золотого слова жду. Потому что не до шуток В пятьдесят
шестом году.
Я был тогда помоложе, и мне казалась несколько странной эта позиция — «ожидать
золотого слова». «Чего ждать? — так и кричало что-то внутри меня.— Надо идти и
добывать в поэзии это золотое слово!» Я не уловил серьезности слов: «Потому что не
до шуток».
А Соколов не спешил.
Соколов не тянулся на эстраду. Соколов инстинктивно сторонился микрофона,
который, как известно, иногда меняет не только физический, но и поэтический голос.
Он вообще бежал любых проявлений «устности»:
208
Хочу я любовью неустной Служить им до крайнего дня, Как звездам, как девочке
русой, которая возле меня.
Увидев в Болгарии старые церкви, Соколов был поражен «их ростом, приземисто-
малым, и маковками без креста». Но потом ему сказали, что турки запрещали болгарам
строить слишком высокие церкви.
А церкви нет-нет и рождались. Но чтоб сохранитьвысоту, Они в глубину
зарывались. В земную, в ротнмую ту. Церквушки невидные эти, Две трети тая под
землей, Казались пониже мечетей, А были повыше иной.
О чем эти стихи? Да, как и всякие настоящие стихи, о многом, и в то же время это
— размышление о поэзии, о ее подлинности, ее стойкости и высоте.
Соколов предпочел в поэзии не высоту очевидную, лезущую в глаза, а высоту
глубинную, незаметную с первого взгляда.
Соколов принадлежит к числу по-настоящему поэтически образованных поэтов. Он
может делать со строкой все, что угодно. Но именно поэтому не делает. Его не влекут
такие рифмы, как «заморозков речь я — Замоскворечье». Он себе уже доказал
однажды, что и это может,— и баста! А иные из нас тратят столько сил на
беспрестанные доказательства своей профессиональной ловкости, не подозревая, что
это назойливое доказывание служит скорее признаком неполноценности таланта.
Соколов ценит в поэзии другое — даже не возможность выговориться, а
возможность
к чему-то благоговейно притронуться.Возможно, его и самого иногда тревожит собственная небурность, возможно, и его
иногда влечет к «фантастическим выстрелам ночи». Но он сам трезво предостерегает
себя и сознательно смиряет:
Он думал: это охлажденье, А это было мастерство.
Перелистывая книгу Соколова с иезаманчивым названием «Смена дней», я
поражаюсь цельности, собран-
8 Евг Евтушенко
209
кости поэта, сумевшего в то время, когда многие из нас срывали поэтические связки
то на криках, то на задыхающемся шепоте, так сохранить прозрачную классичность
своего голоса, не поддававшегося опыту чужих успехов.
Говоря о живых поэтах, мы чересчур боимся высоких эпитетов и определений.
Трезвого, взыскательного к себе человека не может испортить похвала, а вот легко-
мысленному и ругань вскружит голову.
Так вот: прочитав первую крупную итоговую книгу Владимира Соколова, я лишний
раз убедился в том, что знал уже давно и что, к сожалению, знают немногие: это
большой русский поэт.
Как сложится его судьба дальше? Все, конечно, зависит сейчас только от него
самого. Но мне очень хотелось бы, чтобы под его ногами оказалась почва чита-
тельского интереса и помогла ему. Он уже стал самим собой, теперь важно остаться
самим собой. А остаться самим собой — означает непрерывно изменяться и из-
меняться, но изменяться не изменяя.
Я хочу полностью процитировать одно стихотворение Соколова о Лермонтове,
которое дышит чистым, воздухом благородства:
Когда стреляют в воздух на дуэли, Отнюдь в обидах небо не винят, Но и не значит
это, что на деле Один из двух признал,
что виноват. И удивив ч\жого секунданта И напугав беспечно своего, Он. видя губы
бледные Баранта, Пугнул ворон. И больше ничего.
Ведь еще ночью, кутаясь
в постели, Терзая лоб бессонной маетой, Он видел всю бесцельность
этой цели,
Как всю недостижимость
главной, той. Заискиванье? Страх? Ни в коем
разе.
И что ему до этого юнца! Уж он сумел бы вбить ему
в межглазье Крутую каплю царского свинца.
109
Опасно расстрелять все патроны по неглавным целям. Опасно, однако, считать
слишком многое не достойным выстрела, ибо. это не достойное выстрела может
выстрелить в тебя самого. Характер поэта определяется пониманием, когда стрелять и
в кого. Характер проявляется в умении ощутить узлы сюжета истории и в попытке
разрубить или развязать. В первом случае годится меч. Во втором — пристальные руки
часовщика. Поэзия Соколова не разрубает, но она несет высокую гражданскую