Талант есть чудо неслучайное

осязая каждую шероховатость стен и мостовой и поэтому не теряя себя.

Но даже самые хорошие исследователи собственной души еще не поэты. Осязание

слухом у Отара Чнладзе направлено не только внутрь себя, но и внутрь других людей,

и внутрь истории, объединяющей всех нас и делающей людей — человечеством.

Конечно, у него иногда возникают сомнения:

Может быть, я поводырь и рассказчик в общине мирной глухих и незрячих,

вбивший в башку себе: думать о каждом, думать за каждого из сограждан?

Есть поэты, все время громогласно заявляющие, что они говорят от имени народа.

Присмотришься к ним, и вдруг станет их жалко — до чего они на самом деле одиноки.

Есть другие поэты: они больше говорят об одиночестве, чем о народе, по

присмотришься к ним и поймешь, что именно они говорят от имени народа. К таким

поэтам и принадлежит Отар Чнладзе. Поэтому ои и понимает, что не одинок, даже в

своем одиночестве:

И оказалось возможным и важным думать за каждого из сограждан.

132

Тогда-то и приходит к нему такая строка:

Я замечаю, что сам я — эпоха.

Обратите внимание: он не объявляет, что эпоха — это он, а замечает это. Но

объявлять можно и нереальность, а вот заметить можно только реальность. Из этого и

рождаются мысли, как «капли, созревшие в колоколе». Отар Чнладзе — плоть от плоти

великих грузинских поэтов, начиная от Руставели и кончая Галактионом Табидзе,

Георгием Леонидзе, Симоном Чи-ковани. Это не означает, что я уже хочу при жизни

«подсадить на пьедестал» поэта. В конечном счете все решит история, и сейчас мы

можем только осторожно предугадывать места в истории тех, кто еще слишком рядом с

нами. Но уже ясно, что Отар Чиладзе является, независимо от своего собственного

желания, серьезным претендентом на то, чтобы встать в число преодолевших свою

смерть своими стихами. Я его знаю давно и смею заверить, что он никогда не «лез в

бессмертие» ни с экрана телевидения, ни с трибун поэтических выступлений, никогда

не подменял работы зарабаты-ваньем славы. В грузинских традициях торжественные

заздравные тосты. Я это люблю, но только за столом, а не в поэзии. К сожалению,

такой обычай иногда перекочевывает и в стихи некоторых поэтов, и они. пишут оды,

написанные в духе «тостизма». Ничего подобного в стихах Отара Чиладзе я не замечал.

Если в них и есть торжественность, то торжественность хорала, а не тоста.

Поэт без фольклорного начала невозможен. Но бывает, что в фольклоре застревают,

начинают тащить поэзию назад, умиляясь перед патриархальщиной, которая была

прелестна в свои времена, да, впрочем, и не так уж прелестна, как нам сейчас кажется,

потому что и в самые патриархальные времена лилась народная кровь. Фольклорное

начало у Чиладзе очень сильно. Оно, кстати, не только грузинское, национальное —

оно включает в себя и античную мифологию, которая своими корнями связана и с

судьбой древней Грузии. Образ «шапки, полной дэвов» многопланов — одним из этих

дэвов может неожиданно оказаться и Харон, а пэри может трансформироваться в

Гекату. Поэзия есть не что иное, как восстановление утраченных связей, не-

255

прерывные поиски прустовского «утраченного времени». Но утраченное время

стоит искать лишь для того, чтобы вернуть его настоящему и будущему. В противном

случае эти поиски превращаются в бегство не только из настоящего, но и из будущего.

Отар Чиладзе, подобно вьетнамцу из одной своей поэмы, ловящему антенной

радиоприемника голос далекой родины, старается уловить всем своим осязанием слуха

голос будущего, даже в прошлом, когда он обращается к нему или когда к нему

обращается оно.

Я переводил Отара Чиладзе и могу сказать положа руку на сердце: мне еще ничьи

переводы не давались с таким трудом. Во-первых, у меня почти нет точек

соприкосновения с ним как с поэтом — и это подтверждает его неповторимость. Во-

вторых, ткань его стихов бчень плотна, в ней почти нет пустот, а когда переводишь, да

еще с рифмами, что-то неизбежно теряется. И каждый раз было просто мучительно

переводить, ибо каждые две хорошо переведенных строки означали потерю двух

других, может быть, еще более важных. Как у художников есть нагрузка на каждый

сантиметр, так она есть и у поэтов. У Отара Чиладзе эта нагрузка весьма напряженная,

она почти не даст возможности перевести так, чтобы стало лучше, чем в подстрочнике,

и этим, видимо, объясняется такой запоздалый выход этой книги на русском языке.

В моем представлении поэзия Чиладзе не лишена и некоторых недостатков.

Чиладзе сознательно противопоставил себя публицистической линии, ушел в сторону

глубинного разрабатывания. Но иногда, мне кажется, он вычерчивает слишком

замысловатые линии для того, чтобы соединить две находящиеся не так уж далеко друг

от друга точки, вместо того чтобы решительно провести неэмбивалентную, но зато

краткую [Прямую. Его «Итальянский дневник» выгодно отличается от многих

туристских беглых зарисовок на зарубежную тему тем, что Чиладзе принес с собой в

поэзию свои собственные раздумья о вечности. Но эти раздумья ,о вечности могли бы

прозвучать еще сильнее, если были ры подкреплены конкретным, наблюденным.

Вообще мне кажется, что поэт зря отказывается от деталей, предпочитая им

метафорические сгустки,— в конце концов, даже чистая математика не боится

конкретизиро

134

ванной подосновы. Но я совершенно другой поэт, и, может быть, мои пожелания