Там избы ждут на курьих ножках...

С новыми силами двигалось легко. Она шла, весело напевая под нос, изредка просматривая новости. Но передавали одни гадости. И если бы радио заглохло, было бы вообще хорошо. Но затем и шла… И ноша не казалась тяжелой. Шутка ли: наполовину сносила первую пару железной обуви, первый посох, железный каравай наполовину съела! Раньше, пока признаки были не так заметны, казалось, что это невозможно, но теперь не сомневалась, что справится. А главное — Дьявол заметил! И на всем протяжении долгого пути, каждый день, Манька прилежно отгрызала от каравая еще несколько крошек, запивая живой водой.

Огонь зажигали веткой неугасимого полена. Манька каждый раз восхищалась ею, исследуя ее свойства. О хворосте, имея ее под рукой, можно было не беспокоиться. Неугасимым хворост не становился: она доставала источник неугасимости, и костер прогорал — но пока ветка была в костре, хворост будто перенимал ее неугасимость. Дрова горели ровно и почти не убывали, и на каждом привале они могли погреться и быстро приготовить кипяток. Ветка сама по себе была как костер и не дымила. На ночь, если шалаш строить было не из чего, костры зажигали в центре и по четырем углам. В середине костров было уютно и тепло со всех сторон. В каждый добавляли щепку, срезанную с ветви неугасимого полена. Саму ветку Дьявол всегда втыкал в землю — за ночь она успевала пустить корень и поросль. Наутро старую окрепшую толстую ветвь-рогатину срубали и укладывали вместе с посохами, ростки оставляли, щепки Дьявол предавал земле на самом дальнем расстоянии, зарывая под землю. На дневном привале ветка так не разрасталась, но и такие корешки оставляли в земле, обрубая их на корню.

Неприятно, оказалось, просыпаться в луже растаявшего снега: каждый вечер приходилось искать место, где бы талая вода уходила. И постель готовили теперь так, чтобы она лежала не на земле. Получалось то же самое, что собрать хворост на всю ночь. Спать на сучьях было неудобно, зато сухо, и когда Манька долго не могла уснуть, ворочаясь с одного боку на другой, она загадывала обязательно обзавестись спальным мешком — и долго думала, как она все это понесет?

Дьявол удобствами не загружался, спал на снегу, но если было время, мог себя побаловать.

И тогда Манька ему завидовала: топчан у него получался ровный — сучок к сучку, ложа высокая, пушистая, объемная, а иголки на ветках с той же ели — мягкие, шелковистые…

Пару раз она сделала вид, что заснула на его топчане крепко, пока сидели за разговорами, но, проснувшись, обнаруживала, что Дьявол не собирается делиться — бросил кое-как на свое место, не позаботившись разложить. Голова ее висела вниз, ноги промокали в растаявшей луже, а сам он дрых, сладко посапывая.

Ночи стали длинные, времени появилось с избытком. С места снимались после завтрака, который готовили еще в темноте, отваривая траву и хвою, и то, чем Дьявол пошлет… В обед отдыхали около получаса, а в шестом или даже пятом часу начинали готовить место для лагеря. Дьявол учил ее обращаться с посохом и мучил физическими упражнениями, считая, что ей полезно развить быструю реакцию и высокую переносимость тяжелых условий — каждый раз устанавливая время занятия минут на десять дольше предыдущего. Позже, на сон грядущий, мучил назиданиями, выявляя в Манькином умишке дыры в образовании.

— Маня, ты не будешь кофеями давиться! — назидательно признавался он, с чувством глубокого сожаления прорекая будущее. — Вряд ли переплюнешь Идеальную Женщину! Я, конечно, законно должен принять тебя под свое крыло, ибо две великие нечисти — Кикимора и Баба Яга — были распяты тобой, и каждая именно тебя назвала этим нехорошим словом. Но мало ли примеров, когда другой Бог обращал такие утверждения в прах? И пока у меня есть немного времени для воздаяний, могу я показать, чему надлежит быть вскоре? Там пробел, тут пробел! — возмущался он. — Пусть хоть немного выйдет тебе облегчение…

Устав за день, Манька ни в какую не желала полюбить дополнительные физические нагрузки. Она всячески увиливала и сопротивлялась, как могла. Злилась, когда Дьявол отводил занятиям все больше времени. Но учитель не знал жалости. Он начинал колошматить ее дубиной, гоняясь по всему лесу. Вырастал из-под земли, и камнем сваливался с неба — до тех пор, пока она не поотбивается от него, пропотев как следует. Потом еще столько же бегала, прыгала, лазила по деревьям.

По снегу, в железе и в темноте — это было нелегко.

И, наконец, Дьявол обливал ее ледяной водой с головы до ног. Только после этого рассматривал ее как человека.

Как бы она не уставала, живая вода снимала усталость мгновенно. Отпив большой глоток и обтерев ступни, она добавляла в бутыль снегу, чтобы на утро опять была полной. Настроение поднималось — и в очередной раз Манька прощала Дьяволу издевательства, понимая, что была от них немалая польза: последнее время она перестала чувствовать холод, увеличилось расстояние, которое проходила за день, и тело не ныло к вечеру.

И, сдавалось ей, что живая вода тут была ни при чем…

В какой-то степени, можно сказать, что Манька была счастливая, не думая о завтрашнем дне. И голодная смерть не торопилась ее косить. В мешке еще оставалось приготовленная Дьяволом рыба. Ее разделили, обернув бумагой, позволяя себе каждый вечер по кусочку. Если снег был неглубокий, ветка неугасимого полена успевала к утру взрастить щавель или другую съедобную раннюю траву. Ее тщательно собирали и несли с собой, чтобы не искать почки. Дьявол продолжал разорять беличьи запасы, снимая грибы с веток и выгребая из дупел шишки с орехами.

Преимущество дружбы с Дьяволом было в том, что он по каким-то своим признакам умел находить природные кладовые. Сунет руку в трухлявую корягу — и вытащит на свет сотовый мед, часть возьмет, остальное оставит, потом аккуратно забросает трухлявый пень снегом. Сунет руку в дупло — и вот уже орехи на гостинец, половину возьмет, половину оставит. Оттаял снег — сковырнет ком земли носком, или Маньку попросит посохом поработать — зерна отборные. И целый котелок знатной каши к вечеру! На худой конец порубит лед, посвистит — и выползут строем раки.

Умел удивить, так что Манька сразу забывала, что Дьявол — Бог Нечисти и враг.

— Нам белок не помешает, — говорил он, бережно ссыпая добро в Манькины карманы.

Досыта не кормил, чтобы не отбить охоту к железу, но с голоду помереть не давал. И никогда не угождал, оставляя ни с чем, если Манька вдруг начинала на него рассчитывать, не выискивая, чем поживиться.

Так однажды ударила оттепель. Через день мороз. Ветки ломались, как стекло. А потом налетела вьюга — каждая веточка покрылась снежно-ледовыми наростами. Чтобы достать почки, приходилось отбивать ледяную корку. И когда она намекала: надо бы перекусить, Дьявол отвечал — да, надо! Смотрел голодными глазами, дожидаясь, чем она его покормит. А когда желудок у Маньки свело, и она открыто попросила его посмотреть, нет ли чего поблизости, ответил, будто сильно удивился ее просьбе:

— Я умею разве? Не смеши народ! Если сыпать на лежачую колоду, кто бы шевелился-то? В природе так заложено, что атавизмом становится все члены, в которых нет надобности. Да, признаюсь, колобки — вершина эволюции. Но катиться колобком — не иметь потребности ни в чем, что снаружи! Я могу, а ты?

Манька прикусила язык, иссверлив Дьявола взглядом вдоль и поперек.

Но он не умер. Даже не заболел.

К концу второй недели вышли в чащу, которая была не такой густой, и ели стояли не такие вековые. Местность стала холмистой — то поднимаясь, то опускаясь. Один раз наткнулись на скальную породу, обнаруживая выход ее на поверхность, а в глыбе удобную расщелину, защищенную с трех сторон от ветра. Устроившись с комфортом, Манька решительно сняла с себя все одежды и мылась с мылом, нагревая воду в котелке.