Там избы ждут на курьих ножках...

— В принципе, — замечал Дьявол, — жизнь уже была до нее. Одежда для жизни, пошитая из этого субстрата — вот главное ее назначение. Когда люди обрабатывают гору хлопка, чтобы получить тончайшее полотно, они бьют его, колотят, вытягивают и получают сначала нить, а потом ткут. Сам пошив одежды для жизни в масштабах планеты грандиозно смотрится человеку, но привычному мастеру хуже работы нет, особенно, когда за нее никто не платит. Загляни в котелок — удивилась бы разве супу? Если бы ты могла посмотреть на планету, как я, разве восхищение твое было бы таким же? — Дьявол задумчиво копался в себе. — Сам себе не рад, на кой ляд мне это понадобилось?! Понять, что все пути ведут к вампиру, мог и на одной планете, как эта…

— Правильно, — соглашалась Манька. — И я бы не мучилась! С другой стороны, — замечала она в свою очередь, успокаивая Дьявола: — Красиво шить не запретишь, талантливый Кутюрье из тебя получился! Сколько всего, и ни разу не повторился!

Рассказывал Дьявол про то, как миллионы лет назад ходили по земле звери, равные по размеру самым высоким деревьям, и горы были им как холмы. И был то явный косяк. Тот же динозавр: хотел, чтобы плыл он как корабль, или целый караван кораблей, а то не подумал, что места в желудке ему надо много, и случись что: метеорит, болото, вулкан выше плюнул — корабль пошел ко дну. Нельзя же постоянно просить себя нарушить собой же установленный миропорядок! Гора мяса, которой надо есть и день, и ночь, чтобы не умереть с голоду и не упасть без сил.

Дьявол признался, что сначала всю одежду кроил под себя, круглую — потом начал придумывать разные приспособления: руки, ноги, длинные шеи…

И так появился стиль.

А когда понял, что стиль хорош, вспомнил об украшении.

И стал как художник…

Рассказывал Дьявол, как забыл о земле, когда дел у него было по горло: приходилось размышлять над всяким местом, чтобы вечный двигатель не изнемог и не надорвался. Забыть о местах обитания жизни проще простого: везде жизнь, а ее проявления, как приятное воспоминание. И стала зима, и умерло все живое, а потом вспомнил, и стала жара, но забыл выключить обогреватель и проветрить планету, и снова все умерло.

И так несколько раз.

И тогда решил поселить на земле человека, который бы умел позвать.

Но человек стал ужасом земли, который как холод и жара, медленно убивает все живое.

— Представь, — говорил Дьявол. — Нарисовала ты картину, бросила в угол и забыла о ней. А потом вспомнила, бывает же такое! А картина мышами поедена, масло они любят — подмочило ее, наступили… У человека есть свое пространство — это как бы вселенная во вселенной. И там, за высоким забором, я как бы уже не хозяин. Это место в моем пространстве — постоянный источник излучения. Человек, как художник, показывает мне свою мазню, и приходится смотреть. Но человек не я, он не чувствует меня, как я его — он растет на земле, взятой у меня в долг. Сам человек, сознание — красная глина, которая далеко отстоит от земли, это дар. Я не заберу ее назад, но расстрою его планы, если дар употребит не во благо. Земля моя в вас заражается червями, и боится их, кровь ваша вопиет ко мне от земли — как тут можно не обливаться слезами, понимая, что золото мое истоптано и распято? С одной стороны косяк, с другой стороны внезапно понял, что в имении человека могу видеть свое отражение. Вот как бы я сообразил, что я — Бог Нечисти, а не Господь? И как не Господь, если могу прийти к человеку и сказать: обставил Бога Нечисти и поднял Бога — хорошая была партия, возьми свой выигрыш — Дерево Живое!..

А еще рассказывал о том, как далеко-далеко от земли хотят люди строить Авиа Лоновскую башню, что значит Небесная Колыбель, которая бы достала небо. И сокрушался, что упадет. Строители понятия не имеют, как ее строить, ибо возгордились — а отрезвить некому! Как только начинает стыдить, сразу в ответ слышит: это ты возгордился, раз, считая себя Богом, не можешь нас поднять, как поднялся! Мы будем жить вечно, и ты нам не указ!

И постановили: всякое слово против Богочеловека считать Дьявольским изречением, источник изречения предавать смерти, а слово из богопротивных умов выжигать огнем и каленым железом.

— Вот откуда они это взяли? — сокрушался Дьявол. — Как родился человек, как умер — все перед глазами. И кричит о себе — но много ли таких же, как он, послушали бы и уверовали, что он Бог? А я-то с чего должен? Раскромсают себя на несколько партий, и у каждой партии появится свой шифровальщик — и придумает он им слова, чтобы смог понять только член единения. И рассорятся, и пойдут в разные стороны размножаться, чтобы сходиться и убивать инакомыслящих. А потом, когда голод наступит, и земля перестанет прощать грехи, все беды свои свалят на него — будто это он с их мышлением пошутил и башню им снес, смешав язык, чтобы друг друга не понимали…

Рассказывал Дьявол о других людях, которые летают на крыльях от звезды к звезде, потому что башню построили правильно. И дивятся те люди неумелым строителям, но знают: рассказать им о законах градостроения — себе дороже. Пробовали уже. Они им дырки на лбу выпиливают, вырезая телепортирующую железу.

И обходят стороной рассорившихся горе-строителей.

Разве что за теми же спорами залетят тайно, чтобы не убили бы их, как инакомыслящих, и заберут последнее существо, чтобы вырастить в другом месте. Как земля обросла червями — им страшно смотреть. Поэтому при исследовании применяют искусственное усыпление любого начатка сознающей материи, чтобы вопли земли не слышать своими ушами.

Но заметили — и обвинили в домогательстве.

— В смысле? — удивлялась Манька. — У них что, червей нет?

— Я не о биомассе речь веду, — сердился Дьявол ее узкому мышлению. — Слышала, что если с кладбища взять земли и принести домой, ужас обрушится на человека? Замечено, что со свежей могилы земля быстрее убивает человека.

— Ну, слышала, — утвердительно кивала Манька.

— Так вот, везде, где земля и материя земли, существует и другая материя, которая есть Ад и Рай. Земля, как слоеный пирог. Чем выше по слоям поднимаешься, тем… как бы это сказать… становится она… тонкая… или нет, больше живая. Каждый умерший примерно на земле, а на самом деле в Аду… Те кто в Раю, к земле не привязаны, они уже не люди, а дети вселенной — им вся вселенная рада. Можешь себе представить, приходит ко мне человек, а я спрашиваю: где у тебя земля — пропуск в Рай, чтобы в Раю на земле жить? Он мне и так и эдак про землю талдычит. А поднять глаза и посмотреть на ближнего своего и понять, что и сам он так же растет на земле, ума не хватает. На своей земле, которая сознание его подняла бы в Небо. И я обращаюсь к нему со словами: иди, успеешь до Суда добыть землю, будешь жить, нет, Судья я, мне свидетель нужен. И убоявшись Судного Дня, он всеми муками охраняет аршин земли, внезапно нападая на человека, который возьмет землю с могилы да и принесет домой. Или подсыплет кому-то в туфлю, натравливая покойника на человека: мол, смотри, он твою землю попирает!

Сознаюсь, Манька, возле могил лет семьдесят близко не проходить тебе, чтобы не накликать беду. Умерший дух больше всего боится безземельного человека, а у вампира, который создает тебе имидж, земли не больше, чем у ограбленного.

Так что достает тебя не только нечисть, но и мертвый покойник, который смерил свою землю.

— А которые в огне сгорели? — хитро прищуривалась Манька.

— Ну! Им переживать не о чем, вся земля постель! — усмехался Дьявол.

В общем, рассказывал Дьявол, что все живое жалко, но оно не вечно. И ничто не совершенно, а только Бездна, которая родилась вместе с Дьяволом, не пойми как. Была всегда и сознанием Дьявола осознавала себя: вот Я, Бездна, — есть!

И решил Дьявол, что бить надо себя каленым железом за свою такую жизнь.

И что даже к Дьяволу опыт приходит быстрее, чем к человеку — но не сразу! И никому не надо позволять себе указывать. Тем более, если Господа строят человека, а сами ведутся на смерть, как закланные овцы.

И напоминал, что зла на Маньку не держит, но укрощает строптивую, ибо Благодетелям идет указывать — а Благодетели к нему ближе, чем она.

И, если сквозь сон Манька тревожно вздрагивала, Дьявол ложил руку на ее лоб, и она успокаивалась.

В костре тлели угли, отдавая земле тепло, играя отсветом причудливых теней, иголки то и дело норовили воткнуться в тело, под ветками хрустел снег, который на утро становился лужей. И жалела Манька, что знает много от Дьявола, и видела, когда показывал, ну хоть бы раз приснилось что-нибудь! А снились ей старые развалюхи, бомжи, падшие женщины — и гонялись за нею по всей земле злые люди…

Иногда Манька слушала радио. Радио о ней не забывало, но спустя неделю после упокоения Бабы Яги, вспоминало с ленцой, как о надоевшей мухе, типа: муха еще летает, или: муха летает, но лучший способ отвязаться от мухи — игнорировать, или: муха забилась в щель. Но, как бы то ни было, она чувствовала, что на радиостанции не все так спокойно, как хотелось бы Радиоведущим. Отчаяние продолжало нарастать даже на тех волнах, где Благодетельница славила саму себя: хоть Манька и была дурой, но дурой живой и невредимой. К тому же слезы не лила и на жизнь не жаловалась, и волновало ее одно: когда, наконец, она доберется до Помазанницы и завяжет узлом лебединую шею, чтобы гусыня не терроризировала ни ее, ни землю, в которой твердо решила поселиться рядом с избами. Если там круглый год лето — не пропадут, места всем хватит!