Там избы ждут на курьих ножках...

Поднимаясь на возвышенности, нет-нет, да и замечала она на размытом горизонте в белесой дымке горы. Наверное, она не столько видела их, сколько чувствовала по неровному краю горизонта. Были они, как мутный мираж, но с каждым днем при хорошей погоде становились отчетливее — а на сердце веселее. Где-то там была дорога в обход.

И люди…

Сердце ее тревожно сжималось: ничего хорошего ждать не приходилось. Манька вспоминала о своем проклятии и придумывала способ, как схорониться от людского взгляда. И неожиданно сообразила, что способ давно придуман: ей оставалось только занавесить себя со всех сторон черными покрывалами — и кто узнает ее? Народ искренне верил, что за границей житье не худо, и всякому иноземцу полагалось поклониться до земли. Вопрос, где взять покрывала, пришлось оставить пока открытым: в лесу они не росли и по небу не летали. Манька перестала загадывать на будущее, в тайне надеясь, что Дьяволу не покажется ее просьба странной, когда она выложит перед ним свой план.

Первую неделю путешествие проходило без осложнений. Оттепель и дождь, и ударивший за ними мороз укрепили снег, образовав толстую корку льда. Идти по корке было легче, чем по рыхлому снегу. К снегу и морозам Манька привыкла, и уже давно не чувствовала страха перед зверями, которые сопровождали и охраняли ее. Тем более теперь, когда была ветка неугасимого полена. А кроме того, лед на реке установился крепкий, и снега на нем было немного, так что идти по нему было много легче — и шли быстро, преодолевая по сорок, а то и больше километров за день. Санками она не разжилась, но Дьявол загнул концы посохов, наладив их как полозья, скрепив между собою сучьями, сверху приладил сплетенное из прутьев плакучей ивы легонькое дно — так что и котомка была ей не в тягость, и посохи немного снашивались по бокам.

Волки и рысь поотстали, медведь не драл когтями кору деревьев…

Первое время Манька не обратила на это внимания. Казалось нормальным, что давно не слышит их и не замечает следы вокруг лагеря. Но когда вдруг ни с того ни с сего, недалеко, нет-нет да и стали трещать деревья, словно великаны двигались по лесу — забеспокоилась. На ум сразу же пришли рассказы местных жителей, будто в Зачарованном Лесу сгинуло немало людей. Даже дикий народец, привыкший к суровым условиям — браконьеры, охотники, старатели, воры и разбойники всех мастей — не рисковали обживать края с этой стороны реки. Манька пожалела, что зря списала все случаи исчезновения людей на Бабу Ягу и Кикимору. Конечно, в подвале избы и в на дне Мутных Топей нашлись бы многие из пропавших, но мало ли кто охотился за человеком! Может быть, и в самом деле по лесу бродили невиданные чудовища или вампир искал крови. От таких мыслей кровь стыла в жилах. И как только деревья начинали трещать снова, ледяная волна обдавала ее с ног до головы.

Но дни летели, а великаны не подходили близко. Она успокоилась. Если сразу не напали, вряд ли планировали: была она не такая уж сложная добыча, чтобы долго возиться.

Но однажды ночью один из великанов подошел ближе обычного.

Побледнев, как смерть, Манька вскочила с места, вцепилась в руку Дьявола, спрятавшись за его спиной. Стыдно было обнаружить страх перед ним, но умом она понимала, что не дотягивает до Помазанницы, и не скрывала. Она не Помазанницей собиралась стать, а избавится от Помазанницы.

— Что это? — испуганно прошептала она, с тревогой всматриваясь во тьму.

Дьявол руку отнял, осуждающе покачал головой, сожалея, что вампир до сих пор не надоумился искать Маньку. Лес да болото не бог весть что, но и ему накладно — тоже устал смотреть на холодную однообразную снежную пустыню. А вампир порой становился как человек и умную мысль начинал считать глупостью — и Дьяволу приходилось прикручивать умные мысли ей, ибо не было нечисти оборотить в прах явление нового пастыря.

— Враги пока в серьез тебя не воспринимают, а вот когда поймут, что смерть Бабы Яги твоих рук дело, тебе, конечно, не поздоровится! — позлорадствовал Дьявол. — Вот уж я порадуюсь! А эти… — он разочарованно исподлобья взглянул в сторону трескотни, выказывая пренебрежение. — Разве что ногой запнутся! Но и то вряд ли…

При упоминании Дьявола о Бабе Яге, раскаяние пробудилось в ней с новой силой.

Манька помимо воли считала себя виновной в ее смерти. Совесть решительно отказывалась ее доводы считать убедительными, когда она изо всех сил пыталась убедить себя, что Посредница стала жертвой собственного сонного зелья и свинского поведения. Порой она жалела, что не дождалась, когда свинья превратится обратно в старуху: могла бы объяснить, что в результате недоразумения, Баба Яга неправильно истолковала ее приход, и что шла она не за тем, чтобы та ее съела. И, возможно, путешествие уже закончилось бы… Не толкнул ли ее Дьявол на грех, играя на ее чувствах, поторопив руку? Все-таки он был Дьявол, а кто не знает Дьявола?! Откуда он взял, что трупы были людьми, как она сама? А вдруг наихудшие разбойники?

Могла бы связать свинью, а когда та оборотилась бы обратно в человека, пригрозить, что раскроет преступления перед Благодетельницей. И, возможно, если Благодетельница такая, как о себе говорит, положила бы она ей награду за поимку опасной женщины и моральную компенсацию за неправедное гонение — и отстроила бы свою сараюшку лучше прежнего. Но кто теперь станет ее слушать?

Манька тяжело вздыхала, с тоской устремляя взор в сторону запада.

Дьявол, заметив ее уныние, списывал его на страх перед вампирами и успокаивал, как мог:

— Прорвемся! Вон, у тебя и вода живая, и огонь неугасимый, а еще колья осиновые! И далековато мы от вампирских жилищ… Они могут пожаловать, но вряд ли кому придет на ум молить Дьявола, чтобы я их не выдал, — сказал он, взбивая ветки своего ложа, как перину. — Пока летят, как-нибудь да замечу! — и ворчал, хмуро и уныло, совсем как Манька, устремляя взор в ту же сторону, будто ждал, а ничего не происходило: — Отвыкли интересоваться человеком! Разве так надо принимать хлебные приношения? Ну-ну! Ну-ну!

Манька, конечно, его слова пропускала мимо ушей. Дьявол не упускал случая напомнить, что был как бы заложником ситуации, когда именно недомыслие нечисти обратило его против нечисти раньше урочного часа. Разве мог он, Бог Нечисти, не наказать нерадивое дитя? Родительская порка ничего общего с удовольствием не имела.

Она сочувствовала ему, но ей больше нравилось, когда она в постели зарывалась в кучу хвойных веток и, засыпая, слушала удивительные истории, которые рассказывал Дьявол, иногда накрывая краешком плаща, чтобы она могла не только слушать, но и увидеть.

И тогда она парила как Дух и видела много, но когда пыталась вспомнить образы, все уносилось куда-то во тьму, которая была в ее голове, как ночь в глазах Дьявола, и не одна увиденная история не вернулась, чтобы она могла на нее посмотреть снова.

А Дьявол рассказывал, как белый гриб вырастал в море-океане с государство.

Жидкий субстрат имел жизнь, но не было в нем жизни, и только одна мысль пронизывала его — жить! Огромная амеба плодилась и умирала, борясь, как первое существо. Сама планета родила ее, когда океан кипел, и устремлялись в небо клубы пара из метана и первого воздуха — закрывали небо, и остывала планета. И били молнии, которые были как плазма. Молодое солнце настигало его ветром, и горел гриб. И падали с неба пепел, огонь и сера, и хоронили его глубоко. И там, где гриб оброс пеплом, появилась земля. Много раз субстанция возрождалась и умирала, и самые страшные существа выползали из ее чрева, обязанные своим появлением случайному и не случайному набору аминокислот, и умирали. Пока не научился спускать живое из Небесной подвселенной, а Поднебесную подвселенную, чтобы уж наверняка получить то, что планировал.

Но не все.

И вырастали деревья и трава — были они не так разнообразны, но каждая несла в себе горсть земли, и если опять умирал гриб, споры растений и первых животных оставались жить, закрываясь надежной оболочкой, в которой могут лежать миллионы и миллиарды лет, делая ее живой. И если земля умрет, будет ли горячо, прорастут одни, будет ли холод, раскроют себя другие. Человек, одетый в кожаные одежды, тоже вышел из субстрата. Как консерва, сохранилось первое существо глубоко под землей — и люди не перестают удивляться, откуда столько грязного калорийного золотишка взялось…