Там темно

Гости зашелестели открытками.

– Только детей не желай, – беспокойно заёрзал брат. – Детей я пожелаю.

Брат то усаживался получше, то протирал ковролин носком ботинка, будто бы надеясь самостоятельно проковырять путь туда, куда проваливаются от неловкости, – в позорную преисподнюю. Путь вниз копался очень медленно, и он оставил эту затею, но принялся то и дело ощутимо вздыхать – Кира слышала вздохи, произнося слова поздравлений.

Она покорно отбарабанила речь, заготовленную по пути, и, желая избавить брата от муки, не стала передавать микрофон, а вернула его тамаде, взглядом пригласив отдать его дальше – мол, это было поздравление от нас обоих. Тамада не купилась на трюк, сказался её многолетний опыт. Она выхватила микрофон, выжидательно тыкала брата.

Он судорожно сглотнул.

– Присоединяюсь к сказанному, – начал брат.

Все замерли с радостными улыбками, ждали, что дальше там будет.

Брат подумал.

– Ну, – выдавил наконец, – детей вам.

Брат обвёл взглядом зал, глаза медленно стекленели. Переложил микрофон из одной ладони в другую. Постоял ровно так же молча, но с микрофоном с другой стороны.

Тут тамада заспешила на помощь.

– Скажи, чтоб подняли бокалы, – не разжимая губ, скомандовала она.

– Поднимите бокалы! – выдохнул брат в микрофон.

Кира кивнула – всё хорошо.

Человечий жених взял за горло бутылочного – что ж, справедливо, здесь есть место лишь для одного, – тот зашипел, громко хлопнул.

На руку попали капельки пены – или, может, чихнул друг семьи. Кира бы предпочла не узнать. Стараясь об этом не думать, она взяла со стола салфетку и под столом тёрла кожу сильно, до красноты, так, что полоска осталась.

Тамада подпрыгнула за микрофоном, перехватила и снова завела нескончаемую шарманку шуточек-прибауточек.

Брат вслушивался в её речь, а после негромко признался:

– Вот я это вспоминал.

– Чего? – не поняла Кира.

– Ну это. Я накануне читал. «Сколько точек – столько вам дочек» или как? Каких ещё точек?

– «Сколько в лесу кочек – столько вам дочек. Сколько пеньков – столько сынков».

– А. Ладно хоть про точки не сказал. Опозорился бы вконец.

– Всё нормально. Ты норм сказал.

Брат успокоенно кивнул, но тут же засуетился с тарелкой и агрессивно следил, чтобы всего, что на столе было, им с Кирой хватило. То и дело её окликал бесконечным: «Такой вот салатик?»

– Да, спасибо. Нет, не хочу. Да, немного. Чуть-чуть… всё, спасибо.

Кира умеет смотреть так, чтобы никто не заметил, тихо утечь в тёмный угол, издалека наблюдать. Взгляд скользит, не смея ни на ком задержаться. Фиксирует ряд позвонков на чьей-то – в родинках тёмных – спине, или то, как подсвечивает кулон впадинку у основания шеи, или как мягко дышит живот между тканевыми берегами («Что за мода такая?» – говорит кто-то там из родни, и Кира не слышит, но знает, что мама про себя отмечает сдержанность дочкина платья, что вот Кирин живот закрыт, даже больше – металлом холодным скован под одеждой, камнями набит изнутри). Всего-то и надо, пойти да сказать пару слов про наряд, ещё лучше бы пошутить, чтобы слушать, как они звонко смеются, только не между собой, а уже с Кирой, будто все вместе.

Она заранее знает, что опять никуда не пойдёт.

Мужчины на свадьбе были то чьей-то пристёгнутой к жёнам роднёй, то просто мутными типами. Последние были активны, что-то себе шевелились. Может, вообразили, что атмосфера располагает прям донельзя идеально: музыка и еда, шарики да цветы, сами пришли в лучшем виде своём, в пиджаках, галстуки вон с выпускного. И к тому же не надо платить.

Кира всегда чуяла, когда превращалась в ту, за кем сейчас наблюдают, – интуитивно сжималась в клубок, замирала в надежде, что это лишь показалось.

Поймала боковым зрением: к ней приближается парень. Уходить тут нельзя, уходить – значит, сделать неприсутствие очевидным. Постарайся не быть заметной. По возможности – просто не быть.

что люди подумают, что потом скажут, слышишь, что о тебе говорят

– Привет, – сказал парень. – Я друг жениха.

Он говорил монотонно, как будто его научили или даже заставили произносить все эти слова. Не было сил, чтоб нормально кивнуть, и Кира медленно смежила веки – ну типа кивнула глазами.

Подошла пожилая тётя. Друга разом куда-то снесло.

Тётя отметила: Кира выглядит хорошо. Пояснила: это ведь потому, что она пока молодая – упирая на это «пока». Поделилась бесплатным советом: надо, мол, ценить жизнь. Кира кивнула.

– Молодые все красивые, – растрогалась тётя.

Друг жениха опять замаячил на горизонте, даже не попытавшись сделать вид, что он тут случайно.

– Но не все ценят жизнь! – не унималась тётя.

Друг жениха, оказавшийся совсем рядом, тут же вставил, что он-то уж ценит.

– Например, наркоманы, – добавила тётушка, посмотрев вдруг очень значительно, даже немного сурово.

– Не, наркоманы не ценят, – поддакнул друг жениха, приближаясь к Кире вплотную. Так близко, что можно взять пробу дыхания на табак и на алкоголь. И в подтверждение этого:

– Я вот не пью, не курю.

Тётушка, казалось, была совершенно счастлива это узнать. Поток мудрости тут же иссяк: поняла, что невозможно чему-то учить столь серьёзного человека. Она похвалила друга жениха за всё, чего он не делает, и, хитро сощурившись, объявила, что оставляет их вдвоём, молодым хорошо с молодыми.

На сей раз парень разузнал (правда, неверно расслышал) Кирино имя и теперь вставлял его постоянно, точно бы опасаясь забыть. Кто же знает, где он ошивался, но явно времени зря не терял, сочинил уникальный опросник.

Начинаем телевикторину, отвечайте, как мы хотим.

– Ира, – бубнил друг жениха, – а какую музыку ты любишь?

Кира не слушает музыку. Она могла бы сказать, что музыка не для неё, много хуже – вкупе со словами. Что куплеты непрошено лезут в память. Чем проще – тем липче: слова популярных песен остаются с Кирой годами, приходят на ум во время пустых разговоров, навязчиво крутятся перед сном.

Походя Кира отмечает, что перенимает и эту монотонную манеру, и привычку слегка наклоняться всем корпусом, и голос становится чуть не своим, но ближе к нему, к собеседнику.

Так происходило всегда. Кира совсем растворялась.

Она не уверена даже, что в принципе знает, как звучит её всамделишный голос. Тот диктор, который внутри претворяет мелькнувшие мысли в звук, практически неуловим, очень сложно поймать его тон.

Кирин голос меняется от человека к человеку, и все как один говорят, слыша лишь отголоски себя, – как же приятно тебя нам послушать.