Танцуй со мной

Он тихо засмеялся.

— Не то, чего ты ожидала?

Алексис приподняла закружившуюся голову. — Что?

— Ты забралась ко мне в кровать, — пояснил он. В голосе звучал металл. — После того как я заснул, вероятно. По крайней мере я не помню, чтобы приглашал тебя поспать со мной.

— Вот как!.. — Алексис попыталась вырваться.

Он не обратил на ее сопротивление никакого внимания. Его глаза ничего не выражали, а руки, словно бы превратившись в стальные прутья, притянули ее для нового поцелуя.

Алексис боролась, но Майкл сломил ее жалкий отпор. Никогда в жизни она не ощущала себя такой беззащитной.

Он был сама нежность. Но Алексис не покидало ощущение, что на самом деле он очень разозлен, а нежность — продукт богатого опыта в технике любви. Иначе он причинил бы ей боль. Она была уверена, что он наказывает ее за что-то.

Она пыталась протестовать, но протесты подавлялись его языком.

Она промычала: «Нет!»

Все было бесполезно. Он тихо засмеялся и мягким движением повернулся так, что она оказалась лежащей на спине, глядя на мускулистые плечи, заслонившие свет. Ее правая рука была бессильно прижата к его груди. Левая оказалась зажатой за спиной. Больное запястье начинало дергать. Алексис закрыла глаза.

— Очень хорошо, — издевательски промурлыкал он.

Он целовал ее веки. Даже Патрик Монтегю в самых настойчивых домогательствах никогда не целовал ей веки. Алексис почувствовала, как все ее тело вздыхает от удовольствия, хоть она и продолжает сопротивляться.

Его пальцы нашли верхнюю пуговицу смятой блузки. Блузка распахнулась, и Майкл склонил голову к открывшейся светлой коже. Алексис глубоко задышала. Почти болезненное ощущение пронзило ее, когда губы мужчины пустились в путешествие. Инстинктивно ее ладони согнулись, чтобы обхватить его за шею.

И тут ударила настоящая боль, резкая и невыносимая. Она закричала. Майкл застыл.

— Дай мне встать, — отчаянно потребовала Алексис. Майкл откинулся назад. Алексис села, держа перед собой освобожденную руку будто чужую. Согнулась над ней и принялась укачивать. Майкл отпустил ее.

— Что случилось? — спросил он резко.

Алексис закусила губу. Боль уже уходила, но последствия — ужасное ощущение слабости и страх, будто она никогда больше не будет владеть рукой, — вернулись, напомнив о себе в полную силу.

— Запястье, — пробормотала она наконец. — Оно сломано.

Она чувствовала его взгляд, и в одно безумное мгновение ей показалось, что он не верит.

— Ты не в гипсе, — заметил он почти обвиняющим тоном.

Дыхание возвращалось к нормальному ритму, и она смогла ответить спокойно:

— Его сняли пару недель назад. У меня есть шина, чтобы при необходимости сохранять кость неподвижной. Вечером я сняла ее.

— Зачем? Чтобы не расхолаживать меня? Она вспыхнула. Она не могла поднять глаз.

— Нет. Если долго не снимать, она беспокоит. Я надеваю, в основном когда нужно что-нибудь носить. Когда хожу по магазинам и тому подобное. За рулем…

— Или когда ходишь на приемы, — сухо добавил он.

— Да. Именно. Только это бывает не часто. Оба помолчали.

— Черт, — сказал он наконец, и Алексис подумала, что это адресовано не ей. Он сунул подушки за спину и сел удобнее, повернувшись к ней. — Серьезный перелом?

Алексис обхватила пальцами правой руки больное запястье и чуть согнула его. От ощущения движущейся кости к горлу подступила тошнота. Не в первый раз она вынуждена была сказать себе правду: совершенно неизвестно, сможет ли она когда-нибудь играть как прежде. И никто не может ответить на этот вопрос.

— Не знаю, — прошептала она тихо. — Врачи довольны.

Он сразу понял. А ведь до сих пор не понимал никто. Даже отчим. Ни, тем более, Патрик — во время того краткого и неловкого разговора, хотя он по-прежнему считался ее педагогом.

— Но?… — мягко продолжил за нее Майкл Слейн. Алексис покачала головой, не глядя на него.

— Не знаю. У меня, наверное, период ипохондрии. Мне говорили, что без гипса рука некоторое время будет болеть сильнее. Не думаю, что все так уж плохо.

— Ты кричала так, будто это была адская боль, — сухо заметил он.

— Да. Я знаю, — выдавила она.

— Я навалился на нее? — Он как будто повеселел.

— Нет. Это… э-э… — Алексис сглотнула. — Это я. Я… э… пыталась пошевелить рукой. А она была подо мной.

— Выходит, это ты навалилась на нее. — На этот раз он, несомненно, развеселился. Протянув руку, погладил ее спутанные волосы. — Бедная моя Золушка. Не очень-то тебе везет этим утром, правда?

Алексис подпрыгнула. Но решила отвечать спокойно.

— Утро могло быть и получше, — обронила она. — Особенно если бы ты не называл меня Золушкой. И не делал поспешных выводов.

Он скрестил руки на груди. Пуговицы его рубахи тоже расстегнулись, заметила она, и слишком много теплой коричневой плоти оказалось на виду, чтобы ей удавалось сохранить спокойствие. Она отвела глаза.

— О каком выводе ты говоришь? — протянул Майкл.

— Похоже, ты думаешь, — четко проговорила она, — что прошлой ночью я намеренно выбрала эту кровать, потому что мне льстит делить постель с великим Майклом Слейном.

— А-а, ты про это. — Он ничуть не раскаивался. Она подняла глаза.

— Да будет тебе известно, что ты ошибаешься. Если бы здесь была другая кровать — или хотя бы какой-нибудь подходящий диван, — ты спал бы один. А я не подвергала бы руку риску быть снова сломанной.

Он изобразил содрогание.

— Удар ниже пояса. Ты не говорила о своем переломе.

— А еще я не говорила тебе занимать единственную в доме кровать. Вечером у меня не было возможности. Ты отключился, — пояснила она. — А утром прыгнул на меня, не дав рта раскрыть.

Наконец до него дошло.

— Единственная в доме кровать? В такой большой квартире? Ты шутишь.

— Фред, — холодно сказала она, — не приглашает гостей с ночевкой. В квартире два рояля, один клавесин, комната для звукозаписи и кабинет. Есть место, где можно поесть и выпить, есть где помузицировать в удовольствие. Но спать гости уходят домой. Поэтому лишних кроватей нет.

— Боже правый, — сказал он смущенно. Оглядел богато украшенную комнату, явно отметив херувимов на потолке. Ухмыльнулся. — Так это собственный будуар маэстро? — В голосе звучали неприлично веселые нотки. — Наверное, я должен извиниться перед тобой.