Танцующие с тенью

Буддийский мастер медитации Чогьям Трунгпа Ринпоче писал: «Храни в своем сердце печаль и боль Сансары (привязанности к преходящему миру. — Д. Р.) и в то же время — силу и видение великого восточного солнца. Только так воин заваривает правильную чашку чая». Жить между восходящим и заходящим солнцем, удерживая их обоих в поле зрения и в равной степени лелея их, — это и есть майндфулнес: одновременное удержание (восходящее солнце) и отпускание (заходящее солнце). Мы делаем это с каждым вдохом-выдохом, а майндфулнес, как известно, дыхательная медитация.

Когда мы ищем способ ассимилировать и сбалансировать противоположности, добиваясь тем самым согласия между ними и их мирного сосуществования, они взаимодополняют друг друга. Когда мы не выбираем в себе ту или иную сторону, а привлекаем обе, противоположности превращаются в согласованные аналоги. Тогда они перестают соперничать и пребывают во взаимодействии. Целостность прямо пропорциональна такому их уравновешиванию. На психическом ринге Самость заводит дружбу с этими темными и светлыми соперниками эго. Напряжение между ними никуда не девается, но теперь они более творчески вовлечены в центральный проект жизни — в ось эго и Самости. Наглядный пример — два боксера, которые и после боя ощущают дух соперничества, но при этом вместе учат приемам честного боя мальчишек из гетто.

В древние времена метафорой такого объединения противоположностей были спортивные игры: две команды соревнуются друг с другом, но обе остаются до конца игры на одном поле. А еще спортивную игру можно сравнить с алхимическим сосудом, в ней действуют четкие и последовательные правила, и проводится она в однозначно определенном пространстве. В этом сосуде смешиваются разные ингредиенты, и в результате получается нечто совершенно новое и великолепное: более отточенные навыки игроков и большее взаимное уважение соперников. Заметьте, древние не считали нужным всегда побеждать в играх, ведь без поражения не испытать всего спектра человеческого опыта. Результатом пребывания по обе стороны лаврового венка победы становится обретение полной осознанности.

Всадник из стихотворения-эпиграфа Ван Чанлина, помогающая нам сила, своим движением соединяет закат на западе с восходом на востоке. Он не задерживается долго ни на одной их сторон. Он ждет, когда в нашей психике откроется пространство, «бескрайние пустоши, куда никто не ходит», а затем въезжает туда в собственном темпе и так, как он решил: как благодать для нас, а не эго в нас.

ЧТИМ ОБЕ СТОРОНЫ МЕДАЛИ СЕБЯ

Сознательное и бессознательное не имеют четких границ… скорее, психика — это сознательное/бессознательное целое. К. Г. Юнг

Судя по всему, человеческая психика структурирована таким образом, что живая энергия зарождается внутри и между нашими внутренними противоположностями. Электрический ток — это живая энергия, которая движется туда-сюда между положительным и отрицательным полюсами. Любое влечение или отвращение в нас порождает свою противоположность. Только когда мы допускаем эту связь, мы по-настоящему живы. Работа, которую нам надо выполнить, проста. Я сознательно признаю, что на каждое влечение, которое я чувствую, найдется отвращение, и наоборот. Признав, что я люблю и ненавижу одного и того же человека, я понимаю, что наша связь с ним процветает как на любви, так и на ненависти. И то и другое оживляет нашу связь, так же как положительные и отрицательные полюса электричества создают ток в проводе. И это так же нормально и прозаично, как электрический ток.

В наивысшие моменты духовного, эстетического или эротического наслаждения мы видим комбинацию времени и безвременья. Мы пребываем в гармонии с вечными ритмами в мимолетной песне дрозда. Мы знаем, что смертны, когда стоим перед зеркалом, но наши желания бессмертны, когда мы стоим в лесу среди высоких секвой. Тогда нас наполняет непреходящее спокойствие, «из глубокого уединенья, от кедров душистых и призрачных, тихих сосен»^[46], как пишет Уолт Уитмен. Каждый случай истинной жизни предполагает встречу противоположностей. Соприкосновение с вневременным внутри своего смертного «я» означает, что оно в нас есть. Именно так мы понимаем, что мы гораздо больше, чем кажемся. Подружиться с тенью на самом деле значит открыть смысл человеческого бытия и смысл бытия божественного.

Первые сорок лет жизни наше эго самоутверждается и поддерживает себя конкретными решениями: «Я есть это, я не есть то». «Не есть то» уходит в тень. Во второй половине жизни, после сорока, «не есть то» должно быть признано частью «этого». Цель работы по завязыванию дружбы с тенью заключается именно в таком осознанном воссоединении своих противоположных сторон. Наша первая задача была такой — разделить противоположности и установить границы между ними. И это было правомерное предприятие. Суть новой, зрелой и духовной задачи в том, чтобы объединить и скомпоновать разделенное ранее. И это предприятие святое.

Осознанное принятие противоположностей в себе подводит нас к работе с каждой из них. Например, ось «эго — Самость» требует сознательного признания и обрисовки плана добра и зла в нашем автопортрете. Альтернатива такой работы — Дориан Грей, который четко отделил свою тень от персоны и в результате был ею уничтожен. Тень уничтожила и доктора Джекилла. Оба этих героя решили отделить свои тени от персон, вместо того чтобы лицом к лицу встретиться с собственными внутренними противоположностями. А еще они отказались от безмятежно удовлетворяющей практики знакомства со своей тенью. С добром работают, вынося его на свет божий; со злом работают, смело встречаясь с ним в себе и отказываясь действовать по его указке.

Вот как звучит здоровье в мире интегрированной тени: «Я есть то и это. Где то, там и это. Я забираю назад все свои проекции на других людей. Все человеческое есть то, что есть я. Прежде я был здесь, а они там; теперь мы стоим бок о бок». Юнг по этому поводу говорит: «Одно за другим — вполне приемлемая прелюдия к бок о бок… Идея, что добро и зло представляют собой духовные силы вне нас и что мы вовлечены в конфликт между ними, гораздо более терпима, нежели понимание, что противоположности есть неискоренимые и необходимые предпосылки всей психической жизни».

В ходе жизни я чувствую, что иногда тянусь к добру, а иногда — ко злу. Я могу отрицать свою склонность к злу. Раздутое эго стремится изгнать все скверное, чтобы не потерять одобрение окружающих и самоуважение. Для этого оно проецирует зло вовне, делая из него козла отпущения, во всем обвиняя его и ненавидя. Так возмездие становится очень важной стрелой в колчане эго. (Действительно в колчане, ведь ему надо защищаться, поскольку в конечном счете оно основано на страхе признать свою скромную принадлежность ко всем прочим человеческим слабостям.)

Чем старше мы становимся, тем менее искусны в забвении или отрицании собственных отклонений. Наша память невольно возвращает нам мешанину образов и воспоминаний о том, какими плохими, эгоистичными, мелочными и подлыми мы были в прошлой жизни. Конкретные случаи всплывают в нашем сознании буквально из ниоткуда: поступки, которыми мы отнюдь не гордимся; воспоминания, которые жалят нас и заставляют мучиться вопросом: «Да как же я мог такое сделать?» Но неотъемлемой частью принятия тени является как раз эта непривлекательная задача — не забывать свое прошлое и его ошибки. Эти воспоминания призваны приземлить нас в смирении. Они напоминают нам, что мы так же хрупки и неустойчивы, как и все люди, которых мы в чем-либо виним. Сожаления тут не помогут — в отличие от сочувствия к себе и плана необходимых изменений. Тут нас должны подбадривать слова испанского поэта Антонио Мачадо: «И золотые пчелы из горьких моих забот, из памяти невеселой делали сладкий мед»^[47].