Танцы с Арлекином

Можно ли представить себе большее потрясение и более изощрённую месть?

*Реверсалий – разрешение старшего из родственников на венчание представителей двух разных конфессий по одному обряду, как правило, не по той вере, в которой состоит дающий такое разрешение. Так же реверсалий может даваться одним из родителей в браке представителей двух разных конфессий на воспитание детей в вере супруга(супруги).

** Да, да, так и было, многочисленны упоминания об этом в художественной литературе XIX века, в частности у Салтыкова-Щедрина в «Пошехонской старине». Скорее всего, иностранцев это правило не касалось, да только кто разъяснит такие тонкости бедному парню, оказавшемуся в глубинке тогдашней России?

========== Глава 33. Дела давно минувших дней. Часть третья ==========

Внимание, пока не бечено!

К чести Джакомо, стоит отметить, что он не винил в своём отчаянном положении Марьюшку – то, что она не могла ничего поделать в сложившейся ситуации, он понял слишком быстро. Дарья, которая жила в монастыре в относительной безопасности, была слишком мощным средством воздействия на дочь. К тому же Джакомо продолжал любить Марьюшку и сделал ещё одну роковую ошибку – попробовал договориться с мучителем.

Возможно, если бы Джакомо повёл себя по-другому – стал бы проклинать Марьюшку, издеваться над ней и вымещать своё рабское положение, Моргауз обошёлся бы с ним совершенно по-другому. Но итальянец не собирался отказываться от своей любви, и это определило его судьбу. По приказу барина, Джакомо примерно наказали на глазах у возлюбленной, а потом отвезли на дальний хутор, фактически заточив в темницу. Возможно, Иван и продолжил бы свои издевательства, если бы не приближавшаяся свадьба с юной Соломонидой Авксентьевной Брищ-Задунайской. Иван Готлибович умел хоронить концы, и подмоченная репутация ему вовсе была не нужна. Но одно дело творить бесчинства в окружении своих крепостных, которые в глазах закона вовсе не являются свидетелями, и совсем другое - если в качестве свидетеля сможет выступить свободнорожденный… Поэтому Джакомо был надёжно заперт на дальнем хуторе, Марьюшку Иван заставил молчать, угрожая его жизни и жизни Дарьи, к тому же беременная женщина была слишком слаба, часто падала в обмороки, что мешало, к сожалению мерзавца, качественно над ней издеваться. Так что подготовка к свадьбе на время приостановила развитие этой непростой истории.

Прошло несколько месяцев. Свадьба была великолепна, молодая жена блистала, словно ангел небесный в роскошнейших кружевах и бриллиантах, вызывая всеобщее восхищение и зависть. Нет, Соломонида Авксентьевна не была идеальной красавицей, но она была вполне мила и симпатична, а уж в день свадьбы любая девушка выглядит королевой.

Пышная свадьба отгремела, молодые водворились в поместье, и Моргауз не нашёл ничего лучшего, чем приставить в горничные к молодой жене немного оправившуюся Марьюшку – ему казалось, что это очень остроумно – его «сестра» и бывшая любовница играет роль прислуги при законной жене.

Надо сказать, что юная супруга Ивана была весьма неглупой барышней, и она очень быстро поняла, что в поместье творится что-то неладное, однако застращанная барином дворня молчала вмёртвую. К тому же при жене Иван был вынужден смирять свой злобный нрав – за обиду любимой дочери отставной бригадный генерал вполне мог разобраться с зятьком по-свойски. К тому же Иван начал испытывать в постели проблемы совершенно определенного свойства, мешавшие зачать наследника. Не помогал даже тогдашний аналог виагры – шпанская мушка. Неизвестно, как, но Иван понял, что единственное, что помогает ему пару ночей держаться достойно в постели – это причинение боли кому-либо. Пытать дворню и издеваться над Марьюшкой в поместье он остерегался – Соломонида бы такого не потерпела. Отставной генерал Брищ-Задунайский, даже служа в армии, стремился избегать телесных наказаний в отношении нижних чинов, что для тогдашней военной элиты было, прямо скажем, редким исключением, и подобное же отношение он привил дочери.

С тех пор не менее раза в неделю Моргауз посещал отдалённый хутор в сопровождении одного из своих доверенных слуг – того самого, что часто исполнял в поместье роль палача для провинившихся. Что уж он проделывал там с несчастным пленником – история умалчивает, но приезжал он с хутора неизменно довольный, свежий и отдохнувший.

Итогом этого было то, что вскоре молодая барыня почувствовала себя в тягости. За это время она очень привязалась к Марьюшке – не будучи дурной от природы, Соломонида понимала, что её горничная глубоко несчастна и сочувствовала ей, не давая в обиду мужу. Однако Марьюшка догадывалась, зачем барин ездит на дальний хутор, и как она мучилась и страдала – известно только одному Богу. Такие переживания не могли не сказаться на её собственной беременности, и роды начались намного раньше срока. Промучившись ночь напролёт, Марьюшка родила крошечного, слабенького и едва живого мальчика, который даже не кричал, а лишь разевал маленький розовый ротик и слабо попискивал, как котёнок. Барыня, от души сочувствовавшая своей горничной, поняла, что та очень плоха после родов и не проживёт долго, и послала за священником – соборовать роженицу и крестить новорожденного – слишком уж слабым выглядел малютка.

На смертном одре только и успела Марьюшка шепнуть несколько французских слов барыне, прося позаботиться о сыне, и умолить мужа отпустить Джакомо. Потом она хоть и пребывала в сознании, но говорить не могла, лишь смотрела умоляющими глазами то на барыню, то на лежащего рядом крошечного сына, пока священник соборовал её. А потом закрыла глаза и просто, тихо, без мучений умерла. Несчастной жертве чужой жестокости едва-едва исполнилось двадцать лет…

Соломонида поклялась самой себе заботиться о ребёнке Марьюшки и, хотя муж хотел отдать его «в дети» в какую-нибудь бедную семью, сразу же проявила твёрдость, приставив к малышу кормилицу и няньку и заявив, что расти мальчик будет в усадьбе, у неё на глазах и сколько Бог даст. Более того, она к мужу приступила с расспросами, о каком Джакомо, умирая, твердила её горничная. Естественно, Иван ни в чём не признался жене, отговорившись бредом умирающей женщины, однако сам решил послать слугу окончательно расправиться с юношей. Живой Джакомо отныне представлял для него смертельную опасность, учитывая способность жены думать и задавать неудобные расспросы. А законная жена-дворянка – не крепостная девка, её так просто не заткнёшь, да и батюшка в обиду не даст.

Слуга отправился на дальний хутор и вернулся весь бледный и растерянный. Оказалось, что несчастный итальянец каким-то образом исчез из запертого погреба, не оставив никаких следов и просто растворился в воздухе. Иван перепугался. Ведь, если каким-нибудь чудом Джакомо сможет добраться до властей – ещё неизвестно, как обернётся эта история.

Некоторое время он вздрагивал от каждого шороха, но потом успокоился, решив, что Джакомо всё-таки погиб и кости его растащили лесные звери.

Между тем, время шло, Соломонида родила сына, названного уже совершенно по-русски – Фёдор Иванович. Что же касается сына Марьюшки, крещёного Яковом, то он не только не умер в младенчестве, но и сумел выправиться, выровняться и годам к четырём был уже на диво здоров и смышлён.

Соломонида сдержала слово, данное Марьюшке – она заботилась о мальчике, он стал товарищем по играм для маленького Фёдора, их обучали одни и те же учителя, и она не раз просила мужа дать Якову вольную, тем более, что с детства он рос способным, особенно ко всякого рода искусствам. Иван же Готлибович всякий раз отказывал. Неизвестно, что двигало им – то ли затянувшаяся месть, то ли остатки любви к женщине, чью жизнь, как и жизнь её возлюбленного, он загубил своими руками.

Между тем маленький Яков проявлял столь удивительные для его возраста способности к живописи, что Соломонида пригласила заниматься с ним специального учителя, который через год заявил: «Видит Бог – мне его учить более нечему! Хоть сейчас в Академию Художеств!» Соломониде понравилась эта мысль, и она похлопотала через отца о том, чтобы одиннадцатилетний Яков Скоропов, дворовый человек Ивана Готлибовича Моргауза был допущен к экзаменам в помянутую Академию. И что самое интересное – был принят.*

Шесть лет обучался он в Академии, а на седьмой год академическое начальство испросило разрешения послать Якова Скоропова в Италию, как одного из самых успешных выпускников, для продолжения обучения за казённый счёт. Иван Готлибович, под влиянием благоразумной и строгой жены сильно исправивший свой дурной характер и уже успевший прослыть меценатом и филантропом, не нашёл повода для отказа, да и Соломонида Авксентьевна была весьма довольна успехами воспитанника, так что семнадцатилетний Яков отправился в Италию, где и обучался в течение пяти лет живописи и архитектуре. Вернулся он в Уездный Городок уже взрослым человеком, очень остро ощутил своё подневольно состояние. Вольные нравы в Академии, свободная жизнь в Италии не позволяли Якову до сей поры осознать свое рабское состояние. Но вот теперь…