Тараканьи бега

Карамелькин развернул листок, вырванный из тетради в клеточку и прочитал:

– "Милый друг! Сегодня как-то особенно тоскливо и одиноко. Прости, что не смогла прийти на наше первое свидание! У нас в школе было комсомольское собрание, оно затянулось до вечера, и я не успела. А сегодня мне особенно одиноко и тоскливо. Не сходить ли нам в кино? В нашем кинотеатре идет замечательный фильм "Винету, сын Инчучуна", я на него уже три раза ходила!"

– Да, фильм ничего, - подтвердил Дамкин.
– Мы со Стрекозовым тоже на него ходили два раза. Один раз - я, второй раз - Стрекозов. Очень интересный фильм. Я там чуть было не познакомился с одной школьницей, может это была твоя?

– Хватит издеваться, - огрызнулся Карамелькин.
– Слушай дальше! "Я так изнываю от любви! Я даже почти решилась прийти к тебе домой, но ты живешь не один! К тебе ходят разные неприятные люди, а один, самый отвратительный, живет постоянно!"

– Не трудно догадаться, что неприятные люди - это мы, - догадался Дамкин.
– Стрекозов, ты очень неприятный человек!

– Я знаю, - сказал Стрекозов.
– А вот кто из нас самый отвратительный? Кто тут живет постоянно?

– Наверно, я?
– предположил Шлезинский.
– Ну и дура эта ваша школьница!

– Тише вы!
– Карамелькин страдальчески сморщился.
– И так из-за вас страдает моя личная жизнь, а вы еще тут шумите! Вот выгоню вас из квартиры, приведу эту милую девушку...

– Читай, читай, - разрешил Стрекозов.
– Очень интересное письмецо!

– "Этот самый отвратительный, - продолжил Карамелькин, - совсем не похож на тебя. Он, конечно, твой приятель, я не могу ничего иметь против, но вообще-то он на вид полный кретин - тощий, светловолосый, постоянно курит и, наверное, гомосексуалист! И фамилия его - Карамелькин!" Карамелькин запнулся и удивленно перечитал.
– "Фамилия его - Карамелькин!" Ничего не понимаю... Тут что-то не то написано...

– Ну-ка дай, - протянул руку Дамкин и выхватил письмо.
– Так... гомосексуалист... И фамилия его - Карамелькин! Точно! А вот дальше: "А ты такой представительный мужчина! Особенно мне нравится твоя борода, которую ты начал отпускать..." По-моему, это не Карамелькину письмо, - Дамкин заржал.
– Девочка влюбилась в Шлезинского!

– Ну и дура!
– протянул Карамелькин.
– Вот дура, а?

– А что?
– приосанился Шлезинский.
– Я, действительно, красивый мужчина! А что там дальше, Дамкин?

– "Твоя борода - это так сексуально! Ты так здорово играешь на гитаре! И так хорошо поешь! Выгони этого Карамелькина из своего дома, и я приду к тебе! Мы проведем ночь, полную любви! Твоя..." Подпись снова неразборчива.

– Ну, засранка!
– страдал Карамелькин.
– Эти молоденькие дурочки совсем оборзели! Меня, хозяина квартиры, выгнать из моего собственного дома!

– Точно, - сказал Стрекозов.
– Женщины - они все такие!

– Нет, а! Ну, какова дура!
– истерически вскрикивал программист. Влюбиться в этого Шлезинского!

Все весело рассмеялись. Карамелькин сердито вскочил и заперся в туалете.

Шлезинский тронул струну на гитаре и тихо сказал:

– Обиделся... Как бы не выгнал меня из-за этой школьницы... Женщин-то мне хватает, а вот где я жить буду?

– У нас поживешь, - предложил Дамкин.

– Или у Бронштейна. "Левый рейс" уехал в Гурзуф, у него сейчас тихо...

– Да не выгонит, - успокоил его Стрекозов.
– Кто тогда за квартиру будет платить?

– А мы, кстати, домой пойдем, - сказал Дамкин.
– Наше подполье окончилось. С работы нас поперли...

– Эх!
– тяжело вздохнул антисемит Шлезинский.
– Жиды!

– Шлезинский, при чем здесь жиды? С работы нас выгнал Однодневный, а он - русский.

– А я что сказал?
– удивился Шлезинский.
– Я и говорю, во всем жиды виноваты! Кстати, Дамкин, я еще одну песню написал на твои стихи и отдал ее "Левому рейсу".

– Ну-ка, ну-ка!

Шлезинский снова взялся за гитару.

– Песне Вселенной, милая, внемли,

Ночи клубок размотается вдаль,

Ночь опустила сегодня на Землю

Самую чёрную неба вуаль.

Значит сегодня, не так как всегда,

В сне твоем месяц примет участье,

Видишь, сорвалась шальная звезда,

Чтоб принести тебе новое счастье...

Глава следующая,

в которой Дамкин и Стрекозов борются с тараканами

Вся кухня прямо-таки кишела тараканами. Большие и маленькие, темно-рыжие и совсем светлые, усатые и наоборот, тараканы ползали по стенам, по столу, и на полу между пустыми бутылками их была тьма тьмущая!

П.Асс, Н.Бегемотов "Поросята"

– А-а-а!!!
– истошно заорал Стрекозов из ванной, где он сбривал свою недельную щетину.

Насмерть перепуганный Дамкин вскочил с дивана и бросился на помощь к соавтору. Стрекозов, весь перепачканный кремом для бритья, стоял на табуретке и орал:

– Таракан!

– Фу!
– облегченно выдохнул Дамкин.
– И стоило так орать? Я уже думал, что остался без соавтора.

– Ага, - обиженно протянул Стрекозов.
– Я еле успел залезть на табуретку! Еще мгновение, и он бы пополз по моей ноге!

– Чего их бояться, они ж не кусаются, - объяснил Дамкин и прихлопнул таракана своим тапочком.

– Какая гадость!
– передернулся Стрекозов и, передумав бриться, стер крем полотенцем.
– Ненавижу! А ты, Дамкин, убийца!

– Пора роман писать, - сказал Дамкин.
– Я уже лист в машинку заправил и достал из холодильника пиво.

– А я уже побрился, - заявил Стрекозов и, плеснув на лицо немного воды, закрыл кран.

Литераторы прошли в комнату, Дамкин, предвкушая приятный жигулевский напиток, пощелкал языком, открыл две бутылки и приложился к одной из них.

– Пиво! Люблю!
– выдохнул он.

– И где это носит нашу секретаршу?
– поинтересовался Стрекозов, усаживаясь в кресло.
– Я что, сам должен что ли печатать?

Дамкин протянул соавтору бутылку, и Стрекозов тоже приложился.

– Поехали, - молвил Дамкин, радуясь новой главе, которую они сейчас напишут.
– На чем мы там остановились?

– Новый шериф и старый парикмахер поехали ловить Билла Штоффа и попали в плен к агрессивно настроенным индейцам.

– И что нам делать с ними дальше?