Ташкент - Москва 2016-1939
Шрифт:
— Я хотел сказать, что в дело модернизации нашей страны, конкретно авиации, вмешивается личностный фактор. Каждый из участников этого процесса считает, что он лучше других понимает, как обстоят дела и что нужно для успеха. А уровень компетентности у всех разный и не у всех он достаточный для того, чтобы делать правильные выводы. Но каждый на своем месте гнет свою линию. Если бы было больше времени, истина бы пробилась сквозь борьбу мнений, но времени мало и включается фактор, кто имеет больший вес в обществе. У нас грубо говорили «я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак». Поэтому и лезли в начальники. И не всегда этически безукоризненными методами. Поэтому и доносы, и шельмование на собрании и прочее. А люди все не простые, железные, я бы сказал,
— Так, так — проговорил Сталин, задумчиво глядя сквозь подполковника, — а что вы, ваше поколение думает о «сталинских репрессиях»?
— Разные люди думают по-разному. Точно я могу сказать только о себе и что думали об этом мои близкие. Отец мой тоже сидел в тюрьме во время войны. Но он ни разу несказал, что он кого-то винит кроме себя в этом.
— Пожалуйста, поподробнее об этом — заинтересовался Иосиф Виссарионович.
— В 1944 году, в самый разгар войны, мой отец был призван в «Трудармию». Ему на тот момент было почти 17 лет. В конце 1944 года ему сообщили, что умер его отец. Он попросился у начальства отпуск на похороны отца. Начальство отказало. Отец с горя и от отчаяния сбежал, ушел в самоволку на похороны. Он пришел домой, а его там уже ждали милиционеры. Отца арестовали, судили и дали срок. В 1945 году, мой дядя, которому на тот момент было 14 лет, инвалид без обоих ног, добрался до Москвы, в общественную приемную к товарищу Калинину, написал письмо с изложением сути дела и попросил отпустить брата. Не успел он вернуться домой, а его брат уже был дома. Вот такое отношение моего отца и дяди к репрессиям. Конечно, можно было отпустить человека проститься с отцом, проводить в последний путь, но была война, начальство тоже можно понять. А по поводу репрессий в других слоях общества написал Варлаам Шаламов, сам отсидевший достаточно долго в лагерях. Он писал, что не встречал ни одного человека, не знавшего за что он сидит. Хотя все говорят, что сидят безвинно.
— А по поводу репрессий 1937 года?
— В книгах, написанных после 1956 года, по поводу этого очень много спекуляций.
Я хочу сказать, что никому не рассказывали, за что человека репрессировали, всех огульно записали в безвинно репрессированные. Даже бандеровцев, украинских предателей во время войны, реабилитировали. Многие потом сделали карьеру, однобоко освещая этот процесс. Так что, как в одном фильме говорили, НКВД зря не арестовывало. А что шла борьба с врагами советской власти, это уже никого не волновало. Потому, что многие из пишущих или выступающих, сами были уже антисоветчиками. Не у всех антисоветчиков хватило ума, как у Александра Александровича Зиновьева, понять в конце жизни, когда уже и Советского Союза не было, что советская власть — самая лучшая форма правления для России.
— А он не родственник тому Зиновьеву?
— Нет, товарищ Сталин, у того же фамилия Радомысльский.
— Понятно, товарищ Ахмеров. Мне ваша позиция ясна, спасибо вам за понимание. Это вам от товарища Берии. — И протянул подполковнику лист бумаги с реквизитами НКВД. В справке было написано, что такие-то, такие-то проживают в городе Сызрани по адресу такому-то. Ахмеров прочитал справку и только со второго раза понял, что это место жительства его дедушки, бабушки, будущего его отца и дяди с тетей.
— Вы хотите их повидать? — спросил Сталин.
— Дело в том, что, если не поздно, я хотел бы помочь дяде. У него сейчас начинается болезнь, в результате которой ему ампутируют ноги. Я бы хотел перевезти его в Узбекистан, для лечения. Но дело в том, что ему только 8 лет и без матери ему нельзя. Значит, придется брать их всех. Я бы оплатил их проезд в Ташкент.
— Не надо платить, Советский Союз берет все расходы на себя. Я даю вам десять дней на перевозку родственников, устройство их там и возвращение. Завтра в Сызрань летит почтово-пассажирский самолет. Полетите вместе с
товарищем Ивановым, он и местные товарищи помогут вам.— Товарищ Сталин, я еще не рассказал товарищу Чкалову о применении летающих мишеней-моделей для тренировки в стрельбе летчиков и бойцов ПВО.
— Потом, потом расскажете. Идите, готовьтесь к поездке. Получите у товарища Иванова зарплату за апрель, премию к Первому Маю и суточные. До свидания, товарищ Ахмеров. — И Сталин протянул руку для пожатия, — Желаю успехов, товарищ подполковник.
В расположение института, куда Ахмеров дошел, как всегда в сопровождении одного из бойцов охраны, первым кого он встретил, был Владимир Иванович.
— Ну что? Как там? А мы тут зарплату получаем. — Поинтересовался он, глядя на растерянный вид своего друга.
— Все в порядке, Владимир Иванович. Завтра лечу в Сызрань. — И протянул другу справку сызранского отдела НКВД.
— Неужели нашлись? — спросил Владимир Иванович, который был в курсе почти всех дел Фарида Алимжановича. — Нашлись, надо же, товарищ Берия хорошо работает.
Подошел лейтенант госбезопасности Иванов.
— Товарищ подполковник, получите деньги.
— Спасибо Иван Иванович, — поблагодарил Ахмеров Иванова, когда тот отсчитал из холщового банковского мешка 634 советских рубля новенькими купюрами и 34 копейки с гербом СССР, так давно не попадавшие в руки товарищей из Узбекистана.
После того как Ахмеров расписался в трех ведомостях, он спросил у Иванова, как у него со временем.
— А что нужно, товарищ подполковник? — поинтересовался Иванов.
— Понимаешь, завтра мы с тобой летим в Сызрань, там у меня встреча с родственниками, ты в курсе, надо купить подарки и гостинцы. А мы, как ты знаешь, ограничены в передвижении. Помоги, пожалуйста.
— Я в курсе всего, товарищ подполковник, и это совсем не трудно, здесь в Кремле есть несколько магазинов системы «Военторга», так что никуда ходить не надо. — С радостью откликнулся на просьбу Иванов. — Вы только скажите, что купить надо.
У товарища подполковника список в голове, в основном был сформирован. В него входили обувь зимняя для детей по две пары для 9 лет и 12 лет, по две рубашки и двое штанов — для них же, соответственно. Красивый, цветастый платок для барышни 22 лет от роду, платок побольше, подороже, но поскромнее расцветкой для пятидесятилетней женщины и какой-нибудь пиджак или френч, можно из хорошего х/б, для мужчины лет 55–60. Если есть резиновые калоши — всем по паре калош, соответственно возрасту. Иванов внес свои предложения, так как размеры у детей не известны — брать одну пару одного размера, а вторую на размер или два больше.
— Принимается, — согласился Фарид Алимжанович, тронутый участием сослуживца в успешном разрешении этой не простой ситуации, — на оставшиеся деньги надо накупить чего-нибудь печеного, конфет, мясного, сушек. Я не знаю, что у нас сейчас в ассортименте в магазинах. Только свиного ничего не брать и колбасы тоже. Можно рыбных консервов. Денег то хватит?
— Должно хватить, если не хватит — я добавлю.
— Не надо добавлять. Вот еще пятьсот рублей, — включился в разговор Владимир Иванович, — мне все равно не куда тратить. Бери все лучшее, как себе. И лимонада возьми детям, и водочки возьми старику и вина женщине и барышне, на всякий случай. Чаю хорошего купи, большую пачку. Индийского или китайского. Я же знаю, как татары чай любят.
— Теперь точно хватит, — сказал Иванов, затем встал по стойке смирно, — разрешите идти.
— Иди, сынок, иди, — вместо Ахмерова сказал Владимир Иванович, — видишь, человек расстроился, говорить не может. Идите. Пакеты наши прихвати и бойца возьми с собой, а то не донесешь один.
Когда Иванов ушел, вернее, почти убежал выполнять просьбу стариков, Владимир Иванович, продолжил вносить улучшения в планы Ахмерова.
— Ты на всякий случай возьми одноразовых тарелок и стаканов из наших запасов, черт знает, как там у них сейчас с посудой. И поезжай в гражданском. А то испугаешь всех там своими НКВД-вскими петлицами. Время, знаешь какое.