Тайгастрой

— Забыть? Нет. Работы по горло, даже больше. Изменился? К людям не изменился. Тот же... каким был.

— И Лиза редко заходит. Берет пример с вас?

— Не сердитесь: заботы... Обещаю исправиться.

Лазарь возбужденно ходил по столовой, рука его находилась на груди, близ двух орденов Красного Знамени. Ордена, казалось, излучали тепло, и Лазарь как бы согревал свои пальцы.

— Ну, вы торопитесь, вижу. Идите! — Марья Тимофеевна наклонила к себе голову зятя, поцеловала в лоб. — Скажите Лизочке, чтоб обязательно зашла с внучками. Сегодня же. Если б вы знали, как мне тяжело одной... Хоть бы Федор Федорович скорей вернулся... Мы никогда с ним надолго не расставались. И он пишет редко... Я не могу больше... А вы не взяли бы меня с собой?

Он потупился.

— Если б немного раньше... Впрочем, хлопоты не страшны. Но думаю, что Федор Федорович будет чувствовать себя стесненно. Ему сейчас от печи не отойти...

Марья Тимофеевна угасла.

— Да, вы правы... Он сейчас там... со своей печуркой... Бог с вами, поезжайте сами.

Дома Лазарь вместе с Ниночкой достал со шкафа запыленный чемодан, тщательно вытряхнул, вытер на балконе, потом уложил туда девочку и понес, взвалив на плечо.

— Ты уронишь ребенка! Что ты делаешь? — возмущалась Лиза, держа на руках маленькую Светку, которая смотрела на это зрелище, ничего не понимая. И вдруг девчурка протянула свои розовые руки и заулыбалась, подскакивая.

— Давай и ее сюда!

Но Лиза прекратила забаву.

— А что ты мне привезешь? — допытывалась Ниночка.

— Себя привезу.

— А еще что?

— Что ты хочешь?

Ниночка задумалась.

— Привези мне... — она не знала, что сказать, и делала вид, что выбирает самое интересное,— привези мне что-нибудь большое-большое и много!

— Вот это заказ!

Позже, когда Лиза с детьми ушла к бабушке, он сел у окна. Накануне Первого мая был теплый вечер, пахло клейкими листьями. Он глубоко вдохнул вечерний воздух, в котором уже ясно чувствовалась весна, и, подняв голову, глядел в небо. Потом ходил по кабинету, заложив руки за спину — по старой тюремной привычке.

Через сутки он будет на неведомой ему площадке Тайгастроя, дорогой не только потому, что там выстроена экспериментальная печь, что там будет организован филиал института, — дорогой как частица новой жизни.

Он думал о встрече с Гребенниковым, Журбой — боевыми своими товарищами, о встрече с Бунчужным, с Сергеем Радузевым, который опять стал ему близким человеком.

На новенький аэродром Тайгастроя Лазарь прилетел рано утром Первого мая. Оставив чемодан в гостинице, он поспешил на завод. Хотелось пройти к печи незамеченным, но едва вышел на дорогу, которая вела к доменному цеху, как натолкнулся на Журбу.

— Лазарь! Какими судьбами?

— Нежданный гость... — засмеялся в ответ Лазарь.

— Если в качестве повивальной бабки, так опоздал малость: дитя уже спит возле мамаши, здоровенькое, прелестное...

Они обнялись.

— Великолепно!

— Пошли в цех.

— Ну, что у вас тут? Рассказывай.

На заводе, еще далеко не отстроенном, каждый агрегат сверкал новизной. Цехи, вспомогательные сооружения, железнодорожные пути были расположены удобно, даже более того — просто изящно. Это сразу оценил Лазарь.

— Толково. Умно.

— А вот и профессор...

Бунчужный стоял на литейном дворе и смотрел куда-то вдаль.

— Федор Федорович!

Бунчужный оглянулся.

— Родной... — и он горячо прижал Лазаря к себе. — Как хорошо, что догадались приехать...

— Трудно не догадаться! Сто слов в телеграмме...

Расцеловались.

— Значит, опоздал на торжество?

— Недавно выдала. Боже, что со мной творилось...

— Чугуны все-таки пошли?

— Пошли. Пошли...

Лазарь так сильно сжал тестю руку, что тот не выдержал.

— Пощадите!

— Дело, значит, как мы, Федор Федорович, и думали, в шихте и температуре? Подводил «самоварчик»?

— И в шихте, и в температуре. Думаю, однако, что работать еще придется: взяли мы сегодня чугун не наукой, а, что называется, нахрапом!

— Иной раз без этого нельзя!..

Рассмеялись.

— Еще раз поздравляю. Ну, пойдемте к печурке. Насколько она в реальной жизни красивее! — воскликнул Лазарь.

Они стояли и любовались домной.

— Сколько трудов ты отняла у нас, девица-красавица! Да нет, по глазам вижу, что забыли, Федор Федорович, простили вы ей ночи бессонные, ночи безумные...

Они не отрывали от печи восхищенных глаз.

— Маленькая, изящная. А какая стройность линий! — продолжал любоваться Лазарь.

— Печурка ладная! Только я недоволен собой... И есть серьезные основания. Но об этом позже...

— А я, значит, тут уже лишний... — с притворной обидой заметил Лазарь.

— Нет, не лишний...

Прозрачное облачко низко висело над печью, как бы ограждая ее от ослепительного солнца, уже высоко поднявшегося над заводом. Печь дышала ровно, ритмично, подобно человеку, уснувшему после тяжелой работы.

Они пошли вдоль литейного двора. Из брандспойта поливали чугун, разлитый по канавкам, напоминающим сороконожку. Чугун медленно остывал. Над литейным двором клубился пар, пахло горелой серой.

Прошли в газовую. Лазарь познакомился с показаниями приборов, с анализами шлаков, с шихтованием. И Бунчужному показалось, что они в институте, что сейчас повторятся часы интимных собеседований, минуты страстных споров.

В газовую заходит Надя.

— Не помешаю?

— Вот кто здесь заменил вас! — говорит Бунчужный, представляя Надю.

Она смущается.

— Ревную, но... через закон природы не перескочишь: старое сменяется новым, а новое — еще более новым...

— Кстати, Лазарь, это моя жена! — отрекомендовал Журба Надю.

— Вот как? Чего ж на свадьбу не позвали? Надеюсь, сие событие отметим хоть с опозданием?

— Уже отмечали без тебя. Но, видимо, придется отметить еще раз. А пока пройдемтесь по заводу.

— Вы идите, товарищи, а я задержусь немножко... — сказал Бунчужный.

— Понятно... — ухмыльнулся Лазарь.

4

Мартеновский цех, отпраздновав пуск, вступал в трудовые будни.

Началась борьба за проектное снятие стали с квадратного метра пода печи, за сокращение времени плавки. Были мобилизованы находившиеся на площадке рабочие, когда-либо работавшие в сталеплавильных цехах, и комсомольская молодежь, прошедшая специальную подготовку; в порядке шефской помощи получили бригаду сталеваров из Днепропетровска и Златоуста.