Тайгастрой

«Неужели это та самая Фрося, которая вместе с товарками сидела на рельсах? Ей захотелось поговорить с Фросей, но она вдруг заметила Ванюшкова, который стоял в тени, прислонившись к бункеру. Минуту все трое молчали.

«Пришел мириться... — подумала Надя, — не стану мешать». И она пошла по бункерной канаве к выходу. «Пожалуй, можно и домой. Нет, зайду сначала к Старцевым. Как там мальчишка?»

— Здравствуй, Фрося! — сказал Ванюшков, подходя.

Фрося не ответила.

— Зашел... Мимо проходил... Навестить решил... — путался Ванюшков, не находя ничего подходящего, чтобы объяснить свое присутствие в бункерной канаве.

«Ну чего ему?.. Зашел... Проходил мимо... Как будто здесь проезжая дорога...» — думала Фрося, глядя на растерянное, смущенное лицо некогда гордого, уверенного в себе парня.

— Сколько же это мы не виделись с тобой, Фрося?

Она немного подумала, а потом жестоко ответила:

— Не считала я...

— Неужели для тебя чужой я совсем? И никогда не любила?

— Не знаю... Видно, не любила...

— Значит, ошибся я... Другую в тебе видел, а ты вот какая!

— Какая есть...

У него от обиды защемило на душе.

— Фрося... Фрося... Нехорошая ты... И чем приворожил тебя инженер?

Она молчала.

— Что ж, делай, как знаешь, только никто не полюбит тебя, как я... Посмеется над тобой инженер. На что ты ему с твоим образованием? А я тебя любил и любить буду... И ты сама говорила, что хорошо тебе со мной и никого тебе не надо.

«Да, говорила... Только прошло... Почему?»

Фрося вспомнила, как они когда-то ходили вместе на работу и с работы, он рассказывал про себя и как они будут жить вместе, когда поженятся. Ему и семейную квартиру обещали. Жизнь открывалась новая, и с Ванюшковым готова была идти хоть на край света. Когда Ванюшков во второй раз зажег звезду, разве ей не казалось, будто это она сама зажгла? Разве ей не было хорошо, когда слышала, как хвалили Ванюшкова? Если кто-нибудь из зависти говорил: «Что вы там со своим Ванюшковым носитесь!» — разве не готова была вцепиться в обидчика? Сколько ходила к доске почета, чтобы посмотреть на фотографию дружка. И ей радостно было знать, что это ее Ванюшков и что, когда она захочет, они перед всеми станут мужем и женой.

«Так чего же я хочу? — спросила себя Фрося. — И почему остыла?»

Она спрашивала себя, но ответа не находила. Началось, кажется, с того вечера в школе грамоты. Ей хотелось, чтобы Ванюшков сказал что-нибудь хорошее, обрадовался ее успеху, выступала ведь впервые в жизни. И школу грамоты окончила лучше других. Но он думал только о себе. И вот пришел Борис. Он был старше Ванюшкова и образованней, но как легко, свободно Фрося чувствовала себя с ним. Она стала машинистом. Борис убедил ее поступить на рабфак, сумел открыть в ней самой большое, и она увидела себя не в сторонке, а рядом с теми, кто сам прокладывал дорогу в жизнь, поднимался со ступеньки на ступеньку. Борис, хотя и был старше, но как-то терялся, встречаясь с ней, и получалось, что она должна была первая идти к нему навстречу. И она шла, а он с благодарностью принимал это. Многое узнала она от Бориса, а сколько еще узнает.

— Чем взял тебя этот инженер? Неужели потянулась на звание? Инженершей захотела стать?

— Не говори так. Не смей! — насупилась Фрося. — Грубый ты, Степан. В людях ничего не видишь. Только себя самого любишь.

— Камень ты, а не человек, хоть с виду кажешься ласковой.

— Какая есть...

Раздались шаги. Впрочем, едва ли за шумом в канаве могла Фрося услышать шаги, но так показалось. И она повернула голову.

Знакомая примятая фуражка, и знакомая кожанка... Сердце часто-часто забилось.

Ванюшков оглянулся: в окошке площадки управления показалась голова инженера Волощука...

Ванюшков понял, к кому относилась улыбка Фроси и еще что-то другое, радостное, разлившееся по ее лицу. И снова обида обожгла сердце.

— Ну, прощай, Фроська. Больше нам, кажется, не встречаться.

— Заработалась, Фрося? — спросил Борис, переходя к ней на «капитанский мостик». — Как оно дело? Машина в исправности?

— В порядке.

— Почему вчера не пришла?

Правдивые, честные глаза глядят из-под голубой, низко натянутой к бровям косынки.

— Не могла...

Она сознает, что поступила нехорошо, не придя, как обещала, и спрашивает:

— А интересную картину показывали?

— Интересную. Показывали хронику, как добывают у нас минералы и как обрабатывают. В Свердловске есть такая фабрика. Гранильная. Там минералы разные распиливают на тонкие пластины, шлифуют, а потом из них делают шкатулочки, броши, пудреницы, запонки. И алмазы там обрабатываются, искусство трудное. После сложной обработки алмаза получается бриллиант. Можно сказать, вручную алмазы там обрабатываются. На маленьком станочке. Мастеру требуется глаз иметь хороший и руку верную. Чуть скосил — плоскость не получится правильная, не будет игры света. Плоскости в бриллианте так расположены, что луч, отражаясь, как бы не может выпутаться из бриллианта.

Фрося слушает, сосредоточенная, внимательная, потом спохватывается.

— Поехали! — и кладет руку на рычаг. Вагон-весы уходит по рельсам к бункеру. Волощук остается на мостике.

— Скоро в клубе наша художественная самодеятельность новую пьесу покажет. «Разлом» Бориса Лавренева. Пойдем, Фрося?

— Почему не пойти!

— А тебя не тянет играть в пьесе? Может, в драмкружок запишешься? Это очень интересно. Там жена инженера Радузева руководит. Она окончила театральный техникум, талантливо играет.

Фрося прислушивается к себе. «Играть на сцене, как другие работницы? Нет... Страшно... Страшно стоять на сцене перед людьми».

— Еще не знаю. Подумаю. А вы запишетесь?

— Может быть, запишусь. Ну, всего! Хотел узнать, почему вчера не пришла. К концу смены буду. Не уходи без меня.

Фрося остается одна. «Повидаться захотел, сам пришел...» — и ей хорошо от этих мыслей.

День не кажется томительным, когда на любимой работе, когда тебя любят и ты любишь, когда после работы предстоит радостная встреча. Но нет-нет, да и глянет Фрося на часики. Кончится смена, придет Борис, они пойдут в столовую, потом вместе в город-сад.

Через несколько часов Волощук снова в канаве. Напарница уже здесь.

— Фрося, пора обедать! Кончай!

— Кончаю!

Солнце заливало завод, такое ослепительное, горячее, что и Фрося, и Борис должны были прикрыть глаза. Синее, без единой тучки небо поднялось над тайгой, шумевшей весенним шумом. От земли исходил теплый, пряный дух.

— Вот и весны дождались! — сказала Фрося, щурясь от света.

В столовой Фрося сняла кожанку — подарок завкома ко дню окончания школы, вымыла руки, села к столу. Она любила свою столовую и считала, что другой такой столовой на заводе нет.

— И это при социализме. А при коммунизме будет еще лучше! — говорила она, давая понять, что учится и знает о первой и второй фазах коммунистического общества.

Просторная, светлая, с окнами во всю ширину стен, столовая доменного цеха считалась лучшей. На столиках лежали вышитые скатерки; на подоконниках и вдоль стен в больших выкрашенных кадках стояли цветы.

Ровно в одиннадцать часов по местному времени, в семь по московскому, репродуктор, подвешенный над дверью, пробудился. Вслед за треском раздалось мерное тиканье часов, затем прозвучали два долгих и один короткий сигнал, и мужской низкий голос провозгласил: