Тайгастрой

— С Грибовым. С Радузевым. Кстати, Илья Иванович, что это за человек Радузев?

— А что?

— Производит престранное впечатление.

— Им занимаются. А Грибов? Каким он показался тебе?

— Грибов? Кажется, знающий инженер. Коммунист?

— Коммунист. Так вот, Журба, займешься поначалу Тубекской точкой. Гребенников тебе говорил. Туда можно добраться кратчайшим путем, через угольный бассейн; в двадцатом году провели железную дорогу, была тут у нас народная стройка! А от конечной станции рукой подать — километров сорок. Но не исключена возможность что поедете в обход, как здесь говорят, с оказией. Тогда расстояние увеличится километров на двести пятьдесят. Но и эта поездка принесет тебе пользу. Познакомишься с новым краем.

Черепанов на минуту умолк.

— Что еще тебе, молодому строителю металлургического завода, надо знать на первых порах?

Черепанов говорил, как отец с сыном, и это тронуло Журбу.

— Познакомишься с местными условиями, с соседними колхозами, побывай в районном центре Гаврюхино. Там секретарем толковый мужик, местный человек, шорец Чотыш. С ним потолкуй. Он тебе подскажет многое, чего мы здесь не видим.

Секретарь крайкома остановился у окна и выглянул на улицу. В скверике сидел на скамье морячок с девушкой и наигрывал ей на гармонике. Черепанов улыбнулся, у него была спокойная улыбка человека, который ничего не таит от других.

— Речь идет, товарищ Журба, не только о строительстве крупнейшего в Союзе металлургического завода. Речь идет о начале преображения Сибири. Понимаешь? Преображения, которое партия начинает с западных окраин Сибири. Потом пойдем дальше. Изыскательские группы уже побывали на севере, в районе Щегловска, на юге, в районе Темир-Тау, Тельбесса, в долине реки Мундыбаш, в Хакассии и в развилке между Томью и Усой. Там побывал Гребенников, очень понравилось ему это место. Выбрать точку, конечно, не просто. Надо взвесить данные «за» и «против».

— Значит, не исключена возможность, что я отправляюсь на площадку Тубека в качестве туриста?

— Зачем гадать на кофейной гуще! Поедешь, посмотришь, поработаешь, а потом сравним, посоветуемся с народом. И Москве скажем наше твердое мнение. Итак, приступайте.

До чего грустно, и тягостно, и беспокойно показалось Журбе в тот первый вечер, когда после устройства в крайкомовской гостинице, после ужина и прочих бытовых дел очутился он на улице большого сибирского города, раскинувшегося на берегу величественной реки, несшей свои воды через тысячи километров в холодное Карское море. Из окон домов лился на тротуары свет. Занавески, цветы на подоконниках, детские игрушки, выставленные словно напоказ прохожим... А сколько абажуров... Голубых, оранжевых, красных, зеленых. Что ни окно, то и свой цвет абажура или лампочки, своя жизнь, своя квартира. Стоял конец июля, улицы были в полоне тихого вечера, во власти верениц людей. Они шли. Шли нарядные и скромно одетые, гуляющие и торопящиеся домой. Из ресторанов выплескивались звуки настраиваемых скрипок; опробовались голоса саксофонов, призывно подвывали гавайские гитары.

Посасывая неизменную трубочку, Журба перебирал в памяти города, в которых довелось побывать, и с удивлением подумал, что двадцать восемь лет его жизни пробежали через десятки городов, поселков, что он так и не успел по-настоящему ни к чему привыкнуть, прирасти душой, прирасти так, чтобы пришлось потом с болью отдирать ее при новом переезде. Может быть, только Питер казался ближе, и то лишь потому, что там родился, там прошли первые годы детства, — отец происходил из семьи потомственных корабельщиков,— а дальше кочевье; мелькали города, поселки большой нашей земли, как мелькают за окном экспресса станции в далекой дороге с запада на восток.

Конечно, можно было устроиться иначе, иметь то, что и другие, даже такую Люсеньку... Жизнь стлалась далеко не плюшевой дорожкой, хотя, конечно, другие и на этой дорожке преуспевали, что говорить!

Он прошел к реке и, стоя у самой кромки воды, глядел на ее синюю со стальным отливом гладь, на дальний берег, едва обозначившийся вдали пунктирами огоньков. В городском саду играла музыка. Афиши объявляли об эстрадном концерте, о кино. Он мог пойти и в сад, и в театр, и в ресторан, но не тянуло никуда. Постояв у причала, насмотревшись на пароходы, наслушавшись зычных гудков, извещавших о выходе судов в дальний рейс, на север, в Заполярье, он вернулся на центральную улицу и подумал, что в этом большом веселом городе ему, собственно, некуда пойти, не с кем встретиться, что только ресторан или платный билет на зрелище, или платная койка могут дать на короткое время приют.

Сойдя в боковую малоосвещенную улицу, он расстегнул воротник, снял фуражку и медленно брел, вскинув голову к небу, на котором робкими каплями просачивались звездочки. И вдруг ему почудился знакомый голос.

Мимо освещенного окна по противоположной стороне улицы проходила пара. Он узнал их тотчас... Как не узнать! Это была Любушка, а с ней — инженер, тот, что с фигурой спортсмена...

Любушка и инженер никого не замечали. Она о чем-то говорила, а он слушал, покачивая головой не то в такт шагов, не то в знак согласия.

Журба глядел вслед, даже прошел немного за ними, но потом остановился. Стало еще более одиноко в этом большом сибирском городе.

«Папа, правда, что в комнате не водятся волки, правда?..» — мысленно услышал он Люсин голос.

Он вышел на ярко освещенную улицу, желая отвлечься от дум, но ничего из его попыток избавиться в этот вечер от непонятной грусти не получилось.

Глава II

1

Начальник филиала Гипромеза Грибов, с которым Журба встретился утром, очень скоро расположил к себе не слишком доверчивого Журбу. На предложение выслать группу изыскателей в Тубек ответил, что это можно проделать без большого труда, была бы охота.

— Кстати, от кого вы, новый здесь человек, слышали про Тубек?

Желая проверить некоторые свои предположения, Журба назвал Радузева.

Грибов улыбнулся.

— Вы, конечно, член партии?

— Да.

— Тогда будем говорить, как коммунист с коммунистом. — Грибов снизил голос. — Радузев — бывший белогвардейский офицер... Мне подсунули его, он на особом положении. Надеюсь, вы понимаете... Сибири он не нюхал, к его советам следует относиться с большой осторожностью. Боюсь, что разговоры о тубекской точке подогреваются людьми, которым выгодно оттянуть время, сбить нас с толку. Акционеры выбрали эту точку в 1914 году под завод, но они рассчитывали на такую мизерную производительность, что нас это устроить никак не может. Но, вы понимаете, на этой точке легко играть врагам! Раз выбрали акционеры, а мы говорим, что точка эта для нас не годится, значит, мы уводим от гнезда, подобно куропатке. Не поддавайтесь иллюзиям.

Журба задумался. Конечно, Тубек мог устраивать акционеров, стремившихся взять то, что под рукой, что поближе, подешевле, не заботясь о будущем, но все же не следовало проходить с закрытыми глазами мимо того, на что уже обращено было внимание.

— Когда хотите выехать в Тубек? — спросил Грибов, как если бы вопрос о поездке был решен.

— Хоть завтра.

— Очень хорошо. Я снаряжу группу, хотя, должен признаться, у меня сейчас очень туго со специалистами. Нет техников-геодезистов, нет буровых мастеров, нет геологов. Мои люди сидят в Мундыбаше и Темир-Тау, и на Томь-Усе. Товарищу Гребенникову понравилась площадка близ Томь-Усы. Он говорил вам?

— Говорил.

— Но ничего, как-нибудь выйдем из положения, людей подыщем.

Подумав немного, Грибов подтянул к себе блокнот и что-то записал.

— Изыскательская партия, примерно, может быть такая: Абаканов — начальник партии. Это инженер-проектировщик, коммунист, сибиряк. Выделю десятника Сухих. Есть такой. Старый десятник, работал еще при царе Горохе. Он немного разбирается в геологии. Также сибиряк.

— Если мне не удастся раздобыть геолога в крайисполкоме или в крайсовнархозе, воспользуемся услугами десятника.