Тайгастрой

— Никаких привилегий, даже единственной!

Тогда он предлагает свой военный плащ. Она и от плаща отказывается.

— В таком случае я воспользуюсь правом старшего. Извольте подчиниться моим приказаниям! — он распахивает широчайший плащ, прячет под него Женю и себя. — Вот так. И нечего ломаться.

— Товарищ начальник, — обращается старик Коровкин к Журбе. — Зачем пустовать месту в кабине? Позвольте сесть Пашеньке. Слабый он у меня. Еще захворает...

— Да что ты, что ты, батя?.. — возмутился Пашка, покраснев.

— Садись, садись, сынок, чего там... Садись, милый...

Но Пашка остается в кузове. Не пошел и старик, не желая расставаться с сыном даже на короткое время.

Машина мчится быстрее, быстрее, шофер великолепно знает каждую ложбинку, каждый поворот дороги. Под плащом тепло, Журба чувствует дыхание девушки, его мрачное настроение мало-помалу проясняется. Они тихо ведут разговор. Почти шепотом. И от этого каждое слово приобретает особый смысл.

— Как вы сюда попали? — спрашивает он Женю.

— Хотите просмотреть анкету?

— Хотя бы так.

Женя рассказывает. Шепотом. И теплое ее дыхание Журба снова чувствует на своем лице.

Училась на рабфаке в Ленинграде и работала на электроламповом заводе. Узнала о большом строительстве. Была комсоргом цеха. Агитировала других и сама вызвалась. Горком комсомола послал по путевке.

— А папа, мама?

— Папа — старый корабельщик. Он понял.

— А мама?

— Мама, как мама...

Я также из Ленинграда. И старик мой корабельщик. В 1906 году его выслали из Питера. Мы очутились в Одессе.

— Интересно!

— Что вы будете делать на площадке? — Он не чувствует ее дыхания, она даже как будто отстранилась от него, и тотчас холодный ветер заполз в какую-то щелочку плаща.

— Что потребуется, то и буду делать.

— Вы злюка!

Они некоторое время молчат.

— Мне не нравится ваш Коровкин. Откуда вы его взяли? — спрашивает Женя.

— Он не мой. Он — Абаканова.

— Все равно.

— Подсунули, взял.

— Кулак?

— Угадали!

— А Пашка ничего.

— Ничего. Возьмите его под свое крылышко.

— У меня нет крыльев. Я самая обыкновенная.

— Кто вас знает!

Они слышат крик, оба высовывают головы из-под плаща, щеки их касаются. Уже заметно потемнело.

Оказывается, с черноусого Яши Яковкина ветер сорвал соломенную шляпу-бриль, которую парень приобрел в Медном. Машину не останавливают. Ветер угнал шляпу, как перекати-поле.

Вдали показываются огоньки, они колеблются, подрагивают, точно пламя свечи на сквозняке.

— Тайма! — объявляет Абаканов.

Машина сбегает с тракта в сторону; теплые и холодные потоки воздуха сменяют друг друга. Две новые речушки сливаются в одну, которая и уходит под мост. Отчетливо выделяется белое каменное строение, освещенное электричеством. Машина вылетает на широкую мощеную улицу, делает несколько поворотов и останавливается у деревянного здания.

Остановка. Отдых.

Через несколько минут звенят рукомойники, Женя выходит в контору загорелая, в цветастом платье, новая, непохожая на ту, с которой Журба болтал под плащом. Рубчатый шрам на щеке сейчас не так заметен. Платье делает тоненькую девушку более взрослой, но в этом платье она потеряла для Журбы свою прелесть.

В контору сходятся остальные участники экспедиции, умытые, почистившиеся.

После ужина разбрелись кто куда. Журба и Женя, не сговариваясь, отправились знакомиться с городом. Было темно, вечера на Алтае густые, темные. Но в городском саду горели огни, на эстраде играл оркестр. Алтайские юноши и девушки, студенты местного педагогического техникума, танцевали на деревянном кругу вальс.

Возвращались из сада вместе со стариком-сказителем и девушками-хористками, выступавшими на эстраде. Старик на ломаном русском языке рассказывал о жизни на Алтае, о новой музыке, о хоре и оркестре, которых прежде не знало алтайское искусство, и курил при этом канзу — трубку, сделанную из кости и дерева. Девушки расспрашивали про Москву.

Когда Журба закурил свою коротенькую трубочку, старик презрительно покосился и предложил свою. Кончилось тем, что Журба купил канзу.

— В ней пуда два дегтя! — не смущаясь сказала Женя.

— А как вас зовут? — спросила Женя одну из певиц.

— Валя.

— До революции у нас были нехорошие имена, — пояснила другая. — Звали нас Полено, Урод... и еще хуже, сказать стыдно... Боялись, что Эрлик, злой дух, отберет детей с красивыми именами. А теперь самые красивые имена: Красный Цветочек, Звездочка, Ячмень. Много русских имен.

Расстались. Девушки обещали приехать на площадку завода, когда начнется строительство.

На рассвете группу навестил инженер, начальник изыскательской партии геологов, работавших в этом районе. Ему передали бумагу и почту. Оказия начала действовать.

Выехали в семь часов. Дорога шла по долине, сжатой горными складками. С огромной скоростью, шумя и пенясь, неслась река, перепрыгивая через каменные гряды. Ее поверхность беспрестанно рыхлилась, точно кто-то проводил по реке граблями. Шел молевой сплав леса.

В полдень остановились у порогов.

— Пить!

— Купаться!

Густо обсыпанные белой пылью путники выглядели дряхлыми стариками, даже Яша Яковкин и семнадцатилетний Пашка.

— Над нами будто мешки из-под муки вытряхнули! — заявила Женя, щелкая аппаратом. Она фотографировала пейзажи, отдельные деревца и камни, всю группу изыскателей и каждого в отдельности. Солнце пекло безжалостно, у мужчин рубахи плотно прилипли к телу.

Абаканов, хорошо знавший Алтай, предупредил купающихся, чтобы они не отходили от берега ни на метр.

— Не успеешь оглянуться, как вода снесет к черту на кулички. А там — острые камни. Косточек не соберешь!

Журба быстро разделся и бросился в воду, он считал себя хорошим плавцом и хотел побороться со стихией. Но едва очутился в ледяной воде, как спазматически сжалось горло и на минуту пришлось отдаться стремительному течению. Его подхватило и понесло на стрежень.

— Не сопротивляйтесь! — закричал испуганно Абаканов. — На повороте круто возьмите к выступу!

Схватив веревку, он побежал по скалистому берегу, продолжая наставлять Журбу, судьба которого не на шутку встревожила всех.