Тайгастрой

Потом открылись пики гор, скрытые до сего времени лесом. Тропа идет среди каменных складок, расположенных в несколько рядов, как гармошка.

— Интересное место! — замечает Бармакчи.

— А чем?

— Крикните, тогда узнаете.

Женя крикнула: «Ау-у!..» — и эхо повторилось трижды.

Закричали Яша, Пашка, Сановай, и горы повторили голос каждого трижды.

Сжатая лесом долина замыкалась скалой, от которой грозы, ветры, летняя жара и зимняя стужа откалывали кусок за куском. Лошади по щиколотку увязают в грязи, скользя по обнаженным корням. Высокая трава заменяет кустарник. С кедров и пихт свисают инееподобные бороды лишайников. Особенно густо лишайники охватывали деревья с северной стороны, и по этому признаку можно было безошибочно определить страны света. Когда показался один из многочисленных в алтайской тайге ручьев, Женя свернула к воде. Лошадь пила воду, войдя в ручей по колени и широко расставив передние ноги. Свесившись, Женя увидела, как крутые, быстрые шарики пробегали по шее лошади. Напившись, она задумчиво постояла, потом попила еще, и сама, без повода, вышла на тропу. Трава доходила ей до головы, резким движением лошадь на ходу скрывала верхушки и хрустела крепкими, словно выточенными из бивня моржа, зубами.

Погода становилась лучше, погреться на солнышке после дождя выползла серебристая змейка. Разлегшись поперек тропы, она смотрела на приближающуюся лошадь, но едва копыто вот-вот готово было раздавить ее, она, блеснув, юркнула в сторону. Все чаще стали встречаться самодельные капканы, расставленные на кротов.

Василий Федорович пропустил три-четыре капкана, потом остановился.

Сановай соскочил с лошади и запустил под замок капкана руку.

— Крот! Крот! — кричала Женя таким голосом, словно увидела по меньшей мере голубого песца.

— Задали б вам охотники, — строго заметил Абаканов.

— Настоящие охотники капканов здесь не ставят. Разве это тайга? Это проезжая дорога! — ответил Бармакчи.

Группа прошла мимо пожарища: молния зажгла лес, место было открытое, огонь буйствовал, видимо, не один день.

Но дальше, за центром пожарища, сохранились пеньки и даже целые деревья, только они были черные, обуглившиеся, с толстыми, короткими, как бы обрубленными ветвями.

...На шестой день выбрались к высоте, откуда, как на ладони, открывались горы. Они шли параллельно друг другу, покрытые снегом, окутанные облаками, словно дымом. Повеяло зимней прохладой. Тайга стала редеть, выпадали отдельные породы деревьев. Зональность, о которой говорил Абаканов, чувствовалась здесь еще резче. Под ногами лошадей зачавкало болото. Бармакчи свернул в сторону, и все выбрались на твердую дорогу.

— Сойти с лошадей! — велел он.

Сошли, взяли под уздцы. С трудом спускались по камням, отшлифованным потоками воды. И вдруг перед глазами группы открылось зеркало озера, обрамленное редким леском.

Нельзя было не остановиться перед высокогорным озером редкой красоты.

— А вы знаете, — сказала Женя, — это совсем как Большой Вудьявр на Кольском полуострове, как два брата!

Группа привязала лошадей к деревьям и пошла к воде. Мягкая, прозрачная, она, однако, лишена была жизни; по крайней мере, никто даже при пристальном разглядывании не заметил ничего, кроме нескольких водяных пауков, коробивших зеркальную поверхность.

Пока лошади отдыхали, люди поднялись на вершину горы. Тропа огибала высокий скалистый берег озера и шла то по открытому склону, то по кромке леса. С вершины горы озеро показалось черным прудом. Еще несколько метров подъема — и исчезли последние деревья. В тишине звучно зажурчал ручей.

Вот и вершина. Снежный покров обнимал ее плотным слоем. Журба расчистил палкой зернистый наст, в котором весело искрились синие огоньки, и отломил кусочек снега. От него пахло, как от чистого белья, вывешенного в морозный день на просушку.

Вдруг что-то ударило его по плечу... Быстро оглянувшись, он увидел Женю. Румяная, возбужденная, она лепила снежки и швыряла то в Абаканова, то в него.

Слепив большой ком снега, Журба побежал к девушке, Женя отступилась. Он схватил ее за плечи.

— Будете швыряться? Будете? — и забросал ее лицо снегом.

Женя вдруг побледнела.

— Оставьте... — она беспомощно опустилась на снег.

— Что с вами?

Она взяла его руку и приложила к груди. Под его пальцами часто-часто стукало сердце.

— Что? Что с вами?

— Мне плохо...

Подбежал Абаканов.

— Тысяча семьсот метров над уровнем моря!

— Жене плохо... — сказал Журба, не зная, чем помочь больной.

Абаканов рухнул на колени.

— Горная болезнь, Женечка, да?

Журба взял Женю на руки и понес к спуску. Она была легка, как прутик. Но Женя пришла в себя и высвободилась.

— Не надо, спасибо. Мне лучше.

Она приложила снег к вспотевшему лбу и присела, склонив голову на колени.

— Идите вниз.

— Нет. Теперь хорошо. Совсем хорошо.

— Не упрямьтесь, — строго сказал Журба. — Внизу будет лучше.

— Нет. Минуточку. Вы идите. А я посижу.

— Бросить вас?

Женя немного посидела и поднялась, бледность уже покинула ее, нежный румянец окрасил щеки.

Солнце в этот момент осветило дальние гребни гор, золотистые, белые; низиной, по ущельям и между складок, тянулись облака; там клубился туман, и казалось, что горы снизу обкуриваются дымом от гигантского костра.

— Какой простор! — воскликнула Женя, оглядываясь. — Как хорошо...

Журба шел по ослепительно чистому, блестящему, подобно накрахмаленной, выутюженной скатерти, снегу и смотрел, как Женя рвала фиалки, большие, словно анютины глазки. Она протянула к его лицу пучок фиалок.

— Ступайте по той тропе вниз, а мы с товарищем Абакановым поднимемся на вершину.

— Никуда не пойду. Я чувствую себя хорошо.

Отдохнули, лежа на снегу. Но минут через тридцать были уже на соседней вершине. И снова на всех нахлынуло чувство ни с чем несравнимой легкости от простора, воздуха, сверкающих на солнце снегов.

Гор-ны-е вер-ши-ны, Я вас ви-жу вно-вь... —

запел Журба.

— Наконец-то и вас прорвало! — торжествующе воскликнул Абаканов.

— А вы думали, я деревянный?

— Каменный... — заявила Женя.

Сошлись у озера часа через два. Сановай принес Жене бурундучка и предложил снять шкурку.

...Спуск. Шумят деревья. Откуда-то доносится свист.

Гаснет солнце, опускаясь в долину, как в чашу. Тропка уводит в глушь тенистого, холодного леса, где деревья густо обвешены зеленым лишайником. Призывно журчат, вызывая жажду, ручьи. Они текли среди камней и травы, но их нельзя было отыскать.

— Как переносите дорогу? — осведомился Журба у Сухих, который держался в сторонке.

— Ничего, товарищ Журба. Не привыкать-стать.

— Вы сибиряк?

— Сибиряк. Из Тюмени.

— Как намечаете организовать работу на площадке?

Сухих задумался.

— На изысканиях, признаться, мало приходилось работать.

— Вы знаете, что вас рекомендовали на должность техника-геолога?

Он немного смутился.

— Будем делать, что прикажете. С инженером Абакановым всякую работу можно понять.