Тайгастрой

— Артисты!.. — кричит Яша Яковкин кровельщикам соседнего дома. — Скоро перед нами лапками кверху?

— Жильцы! Не больно носы дерите! Как бы мы по ним не настукали! — отвечает Петр Старцев.

С крыш обоих зданий открывается на много километров вокруг тайга. Видно, как просеки разрезали ее на квадраты.

На проспекте Сталина уже поднялись первые дома: бригада Яши Яковкина заканчивает кровельные работы главного корпуса рабочего городка; на стройке их называют поэтому «жильцами»... Петр Старцев строит клуб; его ребят зовут «артистами».

Между «артистами» и «жильцами» идет азартное соревнование. Их перебросили с площадки завода сюда, на строительство соцгорода, после того как ударили морозы, прервавшие работу в доменном цехе.

Напротив клуба и жилого дома заканчивается стекление и внутренняя отделка огромного корпуса учебного комбината. Здесь, на стройке комбината, работают коренные «гражданцы», — хватко, напористо, без шуток и прибауток. «Промышленники» же любят покрасоваться. Порой с жилого дома и клуба летят к зданию учебного комбината прибаутки. Сейчас на отделочных работах стоит бригада Тани Щукиной.

В соцгороде ее хорошо знают. Курносенькая, большегубая, в веснушках, она чем-то по-женски мила, и к ней липнут ребята, как осы к меду.

— Вам бы в монастырь, девчата! — кричит Петр Старцев.

— Уж больно тихи! — поддерживает его Яша Яковкин.

— Шумят пустые бочки! — кричит с лесов Таня, бригадир девичьей бригады.

Раздается дружный девичий смех. Таня идет к шахтному подъемнику. Она в желтом тулупчике. Одета, как парни, только по движениям, да походке, да еще по чему-то неуловимому видно, что это женщина.

Эх, Таня, Танюша, Татьяна моя! Вспомним, припомним мы лето... —

поет Яша Яковкин, но морозный ветер резко обрывает пение. Яша кашляет громко, не в силах остановиться.

— Подавился! — кричит Щукина, и по голосу слышно, что она довольна.

Яша продолжает кашлять, согнувшись низко и прикрывая рот теплым мехом только что вывернутой рукавицы. Сквозь кружево оснеженных ресниц проступают слезинки. Они тотчас исчезают на морозе. Лицо Яши становится от натуги багровым.

— Будто стакан спирту хватил... — сквозь силу выдавливает он из себя фразу и снова с азартом начинает стучать молотком по листу кровельного железа. Ловко, как настоящий кровельщик, он загибает край, делает «замок» и вместе с ребятами подгоняет лист к соседнему.

В морозном воздухе слышится звонкое перестукивание.

Таня! Танюша! Татьяна моя! —

начинает свое Яша.

— Брось, Яшка! Смени пластинку!

Ей становится смешно от своих же слов, и она прыскает.

— Принимай, Татьяна! — кричат снизу.

— Давай, давай! Чего разоряешься? — грубо отвечает она, перегибаясь вниз.

Электромотор включен. Слышно приятное гудение. В узкой шахте, напоминающей лифт, ползет ящик. Все выше и выше. В нем — известь. Ее быстро выгружают и в ведерках уносят внутрь помещения. Там в чугунных печках весело пылает огонь. Зимой особенно приятно смотреть на пламя. Печки розовые и как бы просвечиваются насквозь. Из синих труб, пропущенных через окна, цедится редкий дым.

— Хорошо им! А вот на крыше поработай... на ветру... в тридцатиградусный мороз! — жалуется Сенька Филин, парнишка с маленькими, как пуговки, глазками. Он недавно приехал из Симферополя.

Он ежится, жмется и кажется жалким. Но это как раз и вызывает злость у Яши.

— Дрожи! Пока дрожишь, не замерзнешь!.. — зло говорит он и хлопает Сеньку по спине. — Теленок!

— Сколько листов выложили, артисты? — кричит Яша Яковкин соседям.

— А вы сколько, жильцы?

— Мы не считали.

— И мы не считали.

— «Эх, Таня, Танюша, Татьяна моя!..» — поет уже про себя Яша, и новый лист ложится рядом.

Крыша к концу рабочего дня будет настлана.

— Пойду погреться... не выдержу... — просится Сенька, с опаской поглядывая на бригадира.

— Будет перекур, все пойдем!

Сенька ползет по кровельному железу. Лист скользкий. В руках у парня еще нет сноровки, работает туговато, затрачивая много сил. Он с завистью смотрит в окна учебного комбината. За стеклами — девушки. Они белят стены, красят оконные рамы, двери, циклюют полы. Весело горят камельки. Из труб резко устремляется вверх дым. Кажется, что он просто вбит в небо.

«Завалиться бы на печь... в жаркую избу. Чтоб испарина прошибла...» — мечтает парень, все больше и больше дрожа.

Ветер начинает крепчать. На железе все больше морозных звезд. Они очень красивы и не повторяют друг друга своим узором. Яша чувствует, что и ему невмоготу. Нос, того и гляди, из красного станет белым. Прощай тогда!.. Да и руки задубели: концов пальцев не чувствуешь. Тупые какие-то, словно обрубки, и чужие...

— А ну, ребята, пошли!

Команда подана. Все бросаются с крыши к лестничке, ведущей на чердак. Толкая друг друга, спускаются на пятый этаж. Сразу становится тепло. Не гудит ветер, не скребет по лицу.

Ребята вынимают кисеты, баночки от монпансье, сложенную во много раз газету. Закуривают, бродят из комнаты в комнату.

В одних квартирах стены уже выбелены. Новые двери желтеют приятным цветом. До них еще не добрались маляры. В других квартирах идет побелка. Остро пахнет разведенной известкой. Пол запачкан. Кажется, что его и не отмоешь. А вот здесь идет счистка пола: из-под цыклей летит мелкая стружка. Но есть квартиры, где уже все готово: и двери, и окна выкрашены, по стенам накатаны альфрейные узоры. В ванной комнате хочется напустить в сияющую белизной ванну воды, искупаться. Во всех комнатах светло, как-то особенно светло от солнца, морозного воздуха, снега.

— Такую бы квартирку отхватить! — говорит Сенька Филин, умеющий ценить вещи.

— Заслужишь — отхватишь, — отвечает Яша Яковкин и думает: «Я сам добиваться буду... Может, самостоятельную квартирку и не дадут мне — одинокому, но комнату дадут. Обязательно!»

Минут через двадцать Яша спрашивает ребят:

— Обогрелись?

— Руки вот... не отошли еще, — вздыхает Сенька.

— На работе отойдут! Айда, ребята! Пошли! Надо нажать. Пока мы перекуривали, Старцев вперед выскочил на пять листов! Я уж у них побывал.