Тайгастрой

— А жена мучается... Она оставила его. Говорит, если б раньше оставила, ничего, а теперь, когда он в беде... Отвернуться от попавшего в беду — не по-рыцарски. Да, так считалось прежде. Но теперь совсем другие времена и другие взаимоотношения между людьми. Кто тебя насильно тащил к врагам? Пошел сам, — сам и отвечай! При чем тут рыцарство?

— Совершенно верно, — ответил Журба и попросил разрешения закурить.

Бунчужный взволнованно продолжал:

— Я его предупреждал. Не послушался. Так и сказал Анне Петровне: «И терзаться, говорю, нечего. Вы — молодая женщина. И живите, как велит сердце».

Разговор снова перешел на прежнюю тему.

— Мы очень рады, Федор Федорович, что вы едете к нам, на площадку! — сказал Журба.

Бунчужный покраснел.

— Когда Серго Орджоникидзе сказал Гребенникову, что вы должны к нам приехать, он буквально преобразился! Он сам мне об этом рассказал. Досадно, что произошла небольшая задержка. Но мы уверены, что наверстаем.

После чая Бунчужный показал Журбе, как новому в доме человеку, свои альбомы по энтомологии и коллекции пауков. Изящно склеенные коробочки приготовляла, как узнал Журба, Марья Тимофеевна.

— Не сочтите, однако, это за чудачество! Я просто люблю природу, люблю биологию. И если б не был металлургом, стал бы биологом. Великолепная наука! Сколько в ней сказочного, вы даже представить себе не можете!

— Я не сомневаюсь, — сказал Николай. — Я знаю металлургов, которые пишут стихи, хорошо играют на скрипке, рисуют.

— Я покажу вам интересный экземпляр тарантула нарбонского, мне подарил недавно один энтомолог, — сказал профессор. — Это изумительный анатом и... молниеносный убийца. Он сидит в норке и подстерегает жертву. Если к норке приблизится шмель, тарантул набрасывается и вонзает крючок в затылок своей жертвы: в затылке помещается важнейший нервный центр. Яда, впущенного сюда, достаточно для мгновенной смерти. Надо сказать, что и яд шмеля очень опасен тарантулу, поэтому тарантул избегает поединка, если только не рассчитывает ударить врага насмерть в затылок...

— Таких примеров в жизни человека также сколько угодно... — сказала Марья Тимофеевна.

— И очень плохо! И я протестую! Жизнь для людей должна стать цветущим садом! — свирепо набросился на супругу Федор Федорович, словно жена была в чем-то повинна.

Позвонили.

Вошла девушка.

— А, это вы, товарищ Коханец? Пожалуйте, пожалуйте! И прямо к столу. Маша, налей, пожалуйста чаю... Как вас по имени и отчеству?

Девушка застеснялась.

— Зовите меня Надей! И благодарю вас. Я только после чая...

— Да, кстати, будьте знакомы! Вот еще жертва «промпартии»: Штрикера посадили, а ко мне прислали группу студентов из Днепропетровска дочитать им курс, который читал им мой бывший земляк...

Студентка отличалась необыкновенным здоровьем — это отметил Журба с первого взгляда: у нее был румянец во всю щеку, яркий, летучий румянец, и очень белое лицо — лицо человека, никогда ничем не болевшего, и фигура спортсменки. Голос ниже обычного, почти мужской, но смягченный грудным отзвуком.

— Вы обещали нашей группе конспект лекций, профессор... — сказала Надя Коханец, как бы желая подчеркнуть, что она решилась потревожить профессора единственно потому, что профессор сам предложил группе услугу, и потому, что группа уполномочила ее выполнить это поручение.

— Успеете подготовиться к завтрашнему утру? Я ведь вечером уезжаю.

Надя задумалась.

— Если б вы могли отложить отъезд хотя бы на один день! — вырвалось у Нади.

— На один день? Товарищ Журба предлагает мне задержаться с выездом на два-три дня! Словом, я вижу, что мне не выехать.

— Вместе ехали бы, Федор Федорович...

Бунчужный задумался.

— Нет, конечно, вы за ночь подготовиться к сдаче курса не сумеете. Я останусь на один день. Но не больше. Так и передайте группе.

— Спасибо, профессор!

Федор Федорович принес обещанный конспект лекций и передал Наде. Девушка стала прощаться.

— Нет, как вам угодно, а без чаю мы вас не отпустим!

После чая Николай и Надя вышли вместе.

— Вам куда? — спросил Николай.

— Я хотела послать телеграмму.

— Разрешите вместе с вами: мне также надо отправить несколько телеграмм. Одну из них о том, что ваш профессор выезжает к нам на стройку послезавтра.

— А вы откуда?

— Из Тайгастроя.

— Федор Федорович уезжает к вам?

— Да.

Они помолчали. Разговор не завязывался, хотя Николая сразу что-то привлекло в этой девушке.

— А вы оканчиваете институт? Вы металлург?

— Да.

Они вышли на Никитский бульвар, свернули на улицу Герцена и вскоре были на центральном телеграфе.

Сдав телеграммы — у Журбы их оказалось пять штук, девушке пришлось обождать, — вышли на улицу.

— Ну, мне сюда, к трамвайной остановке.

«Да, конечно, я очень скучный...» — подумал Журба.

Подошел вагон. Надя поднялась на площадку, Николай поднялся вслед, хотя знал, что это не нужно.

— Вам тоже в эту сторону? — спросила Надя удивленно.

— В эту сторону...

Он взял билеты себе и Наде «до конца». Ехали на площадке. Через несколько остановок Николай уронил фразу о том, что вечер очень хорош и что домой рано.

— Вам рано, а нам готовиться надо. Эта не последняя дисциплина, которую осталось сдать. Работы много!

— А потом?

— Что потом?

— На все четыре стороны?

— На все четыре!

Девушка впервые улыбнулась. У нее была маленькая коричневая родинка на верхней губе — он только теперь это заметил. Он заметил также и свою душевную связанность и то, что эта совсем незнакомая ему девушка с каждой минутой привлекала к себе все сильнее. Журбе вдруг показалось, что он скучен, неинтересен, может быть, даже в тягость этой девушке, у которой, наверное, есть свои друзья.

В том, что у нее были и друзья и свои увлечения, он сейчас не сомневался, она была слишком привлекательной, и не заметить ее мог только слепой. «Но таких слепых среди ее институтских товарищей, конечно, нет!»

Чтоб только не молчать, он принялся рассказывать о Тайгастрое, о людях, с которыми встречался, о предстоящих больших работах. Сначала Журба говорил спокойно, а потом, перенесясь на строительную площадку, заговорил с волнением, увлекательно.

Надя слушала внимательно. Она умела очень хорошо слушать: это располагало к беседе.

— Моя остановка! — сказала, спохватившись, Надя и удивилась, что путь так скоро окончился.

Они покинули вагон вместе. Николай попросил девушку побыть немного, но было поздно: шел одиннадцатый час. И, может быть, потому, что вечер был звездный, что после тайги, — бессонных ночей, работы без отдыха — все здесь, в Москве, казалось необычным, Николаю взгрустнулось. Еще несколько минут — и конец. Он придет в гостиницу, сядет за стол, раскроет книгу. Утром будет ругаться в проектном отделе, а девушка через два дня покинет Москву. И как бы он ни хотел удержать ее, этого он не вправе сделать: потому что у нее своя жизнь, а у него своя. И ей нет никакого до него дела.