Тайная связь

– По краю ходишь, по краю, – причитала Айя, и все утро она была сама не своя.

Как оказалось, в обязанности Айи входит и приготовление обеда с ужином, но после ее ухода я все равно решаю тоже что-нибудь приготовить, поэтому заказала продуктов с доставкой и оплатила через новую карточку.

А когда Эльман приехал домой, в доме уже вовсю пахло… подгорелыми блинами.

Что поделать, последний раз я готовила их лет в десять – и то под тщательным присмотром мамы.

– Ясмин?

Оборачиваюсь и встречаю пристальный взгляд Шаха на себе.

Он медленно направляется на кухню, по пути снимая пиджак, а я старательно отбираю уцелевшие блины, чтобы остальные незаметно выбросить, но запах уже сдает меня с поличным.

– Эльман, мне предложили место в университете, – выпаливаю на одном дыхании.

– Не понял, Ясмин. Объясни.

Он подходит ближе, рассматривая неудавшиеся блины, и я понимаю, что все провалено. Психую, подцепляю тарелку с блинами и швыряю их прочь.

– Это не мое, понимаешь?! – не выдерживаю излишне спокойного взгляда Эльмана. – Готовить, ждать, сидеть дома. Терпеть не могу. Майя предложила мне преподавать итальянский студентам в университете.

– Успокойся, Ясмин, – поджимает губы Эльман, сверкая глазами. – Ты всего три дня находишься дома.

– Я уже здесь погибаю! – развожу руками. – Мне нужно чем-нибудь заниматься.

Эльман скользит по мне тяжелым взглядом и ничего не отвечает. Разогревает себе еду из той, что оставила Айя, а меня хоть огнетушителем туши – ни блины не получились, ни шторы не заметил.

– А блины? – спрашиваю его.

– Из какой муки?

– Из обычной. Пшеничной, – резко пожимаю плечами.

– Есть не буду. Но ты молодец.

– Мука не устроила? А надо было из помола единорога сделать? – хмурюсь, прожигая его взглядом.

Я поздно понимаю, что сказала лишнее.

Очень поздно.

Лишь когда Эльман с грохотом поднимается со стула и хватает меня за шею – к себе притягивая.

Его горячее дыхание бьет по скулам, губам, а руки, оставляя следы, сминают кожу и вдавливают в свое тело. Я охаю, оказываясь запертая между барной стойкой и каменным телом Шаха, а его губы до боли впиваются в мои, заставляя меня замолчать.

– Я тебя выпорю. И будет больно, Ясмин, – угрожает тихо.

– За что?

– Мне не нравится, как ты разговариваешь. Такой тон ты должна была оставить для итальянских мужиков, которых твой отец ставил по струнке.

Я тяжело дышу.

Он – тоже. Понимаю, что перегнула, когда буквально всем телом ощущаю вибрации. Негативные, яростные. Из спокойного состояния Эльман сразу перешел в другое.

А со мной прежде, он прав, никто так себя не вел. Папа не позволял.

– Здесь твоего отца нет. Но даже если бы он был – меня бы он не прогнул. Это мое отличие от всех тех, кого ты знала раньше. Я Шах. А ты Романо. Разграничивай. Ты подчиняешься мне, не иначе. Кивни, если поняла.

Кивать не хочется.

Но из этой битвы, я понимаю, победителем мне не выйти. Папа всегда говорил, что я могу вертеть мужчинами только стоя за его спиной. Здесь папы нет. Я одна. И в полной власти Шаха.

– Умница, Ясмин. Я не стал есть, потому что у меня непереносимость глютена. Моментальная смерть. Поэтому Айя полностью берет на себя процесс приготовления еды.

Я снова киваю, ощущая жар по коже от бушующих эмоций.

И молюсь о том, чтобы прямо сейчас Эльман не заметил новые шторы, иначе мне придется ой как несладко.

– Я не знала. Тебя уже кто-то хотел убить? – догадываюсь по тому, как Эльман говорит о своей непереносимости.

– Да.

Он подхватывает меня под бедра, усаживая на барную стойку. Я слышу, как посуда с этими дурацкими блинами летит вниз и учащенно дышу. Эльман целует в губы, по-хозяйски проталкивая язык внутрь меня. а его руки уже бешено шарят по всему телу.

Эльман отрывается от моего рта, но не от тела. Он не отпускает, расставив руки по сторонам и не выпуская из своего плена.

– Первый раз в детстве. Малыш Камаль подсыпал муку в тесто, которое готовила мама.

– Камаль? – переспрашиваю.

Я с любопытством смотрю на Эльмана и касаюсь его волос, зарываясь в них пальчиками. Его взгляд моментально полыхает – кажется, он тоже соскучился по ласке. Дико соскучился. Интересно, какие отношения у него были до меня? Было ли что-то серьезное?

– Родственник, – отвечает сухо.

– Мм…

Я краем глаза смотрю на шторы. Сейчас они кажутся дико светлыми на фоне тех, что стояли раньше.

– А потом? Потом пытались убить? Много раз?

– Я сбился со счета, – жестко усмехается Эльман, покрывая короткими поцелуями шею и ключицы.

Я обнимаю его в ответ, прижимаясь к нему в поиске тепла.

Эльман холоден и собран, но мне с ним горячо и хорошо. Никогда не было так хорошо. Это не любовь, я была уверена, но с ним мне стало ярче и красочнее жить.

Я дышу глубже, чаще. Запрокидываю голову от удовольствия, а в низу живота начинает яро пульсировать, как в ту ночь, когда я напилась, спасаясь от близости с ним.

Спасаться больше не хотелось, напротив – хотелось большего.

Запредельного.

Опасного.

Запретного.

Поэтому несдержанно стону, когда губы Эльмана жадно впиваются в мой рот, терзая его изнутри. Он разводит мои бедра шире, делает шаг вперед и кладет свои ладони на юбку.

– Мешает. Короткая… – недовольный шепот.

– Скажи, что тебе нравится, – улыбаюсь в ответ.

Не говорит.

Но подтверждает словами, когда жадно обхватывает меня ладонями, не оставляя ни капельки свободы в жестких, жарких объятиях. Я льну к нему в ответ, сминаю рубашку ладонями и пальчиками расстегиваю пуговицы на его одежде, не думая о будущем, о Сицилии, о доме и обещании отцу быть хорошей девочкой.

Сейчас я меньше всего хотела быть хорошей и послушной девочкой. Двадцать пять лет ею уже была – именно столько я заботилась о чести отца, не подпуская к себе мужчин и соглашаясь ожидать брака с Андреа.

Все провалилось к чертям, а теперь я готова провалиться в преисподнюю с другим мужчиной.

Пелена удовольствия затмевает глаза, остаются только звуки, и те – обостряются в разы. Эльман обхватывает поясницу и одним движением руки вжимает мое тело в свое, заставляя ощутить его желание. Почувствовать большее – мешает одежда.