Тайны русской души. Дневник гимназистки
Шрифт:
– Ну, у тебя кто-нибудь третий сегодня здесь будет в гостях! Лидочка Рубанова была, мы вот… Еще кто-то придет!
И – правда. Очень вскоре отворяется дверь, и неуверенным шагом, изжелта-бледный, обросший черной щетиной, – входит Ощепков. Только – глаза блестят!
– Господи, Боже мой! – говорю. – Ну – как здоровье?
– Теперь – лучше…
Это было в пятницу – 18 (5) числа (мая). А в больницу его свезли на второй день Пасхи.
На шестой неделе (Великого поста) ему дали отпуск – на десять дней. Уехал домой (в Пермь?), вернуться должен был в Четверг
Вот – поднялась в гору, на Семеновскую улицу. И – остановилась. Гул колоколов лился во влажном воздухе, темнело небо. А на земле – совсем темно было, и от Церкви узкая, трепетная, мерцающе-вспыхивающая ленточка вилась движущимися изгибами и подымалась в гору. И слабыми маленькими огоньками уходила вдаль…
Я стояла – и не хотелось мне двигаться с места. Это были минуты светлые, таинственные, умиротворяющие. Что-то стало ясно. Я не знаю, не помню – что… А потом – точно огоньки зажглись и в душе. И сделалось тепло и ясно…
Это – мимоходом. Это – просто я увлеклась милым воспоминанием…
В пятницу (перед болезнью) он (Ощепков) работал долго – на ночь. И ушел раздраженный и усталый. У самой двери я его остановила.
– Чего вы сияете? – спросил он.
– А вы чего сердитесь? – ответила я.
– Да не ладится работа, и Л. П. (Картиковская) тут еще глупит…
– Так из-за этого – сердиться, хмуриться, раздражаться? Не ст'oит… Право!..
Улыбнулся-таки и пожелал покойной ночи…
На второй день Пасхи пришел. И язвил по поводу того – «который раз мы с “Аввой” кушаем?..».
– Влезайте сюда! – сказала я из телефонной будки. – Мне вас не видно. И говорите: чего вы злой?
– Я не злой, а больной. Говорят, я бредил. Вчера у меня температура была 40,8o.
– С этим надо лежать!
– Я и лежал. А сейчас – из приемного покоя (от врача) по пути. Вот еще – в театр (на) завтра билет есть…
– Меня завтра тоже звали.
– Пойдемте?
– О, завтра мы (в) ночь (дежурим)… И вам не советую. Уж посидите лучше сегодня дома, и завтра не надо ходить!
– Ну – хорошо… Да уж и билеты запродал…
На следующее утреннее дежурство услыхала, что Ната говорила с больницей: (о том), что «он не встает, но еще не выяснено – что с ним»… Я поняла, что о нем (Ощепкове). Больше не знала и не спрашивала ничего: не хотелось спрашивать…
На другой день после выписки (он) днем был на телеграфе, сказал, что плеврит у него был. А вечером снова пришел: поправлять телефон – вместо Анатолия («ему хотелось пойти в город…»).
– Ната свободна, они гуляют, – это объясняю я.
Мельком узнал, что у меня «льгота». Это сказала Мария Раймундовна, когда он «провожал нас до своего дома» – после дюжины продиктованных мне депеш…
И вот в воскресенье (19 мая) – из-за продовольственных книжек, когда я шла (за ними) на станцию, – увидела издали, что Ощепков с Якимовым идут навстречу. Я свернула к Рубановым, и мы не встретились. Зато, когда, отбыв снова у Рубановых и у Марии Раймундовны, я шла домой, встречаю его (Ощепкова) – у Филимоновского дома… 352
352
Возможно, дом «землемерши» Марии Павловны Филимоновой (улица Спасская, 47).
Продолжаю.
Издали (Ощепков) улыбается:
– Здравствуйте, Нина Евгеньевна! Вы откуда?
– Была на (телеграфной) станции.
– А я из (Александровского) сада.
– Я видела, как вы прошли. Мы немного не встретились…
Рассказываю, где – ибо выражено крайнее любопытство.
– Я там посидел, почитал, прошелся… Я… там думал вас увидать… А вы куда сейчас?
– Домой.
– Не ходите домой! Пройдемте лучше в сад?
– Нет, и не подумаю. Я обедать пойду…
– А вы завтра пообедайте – за сегодняшний день, право, а?..
– Нет.
– Я провожу вас немножко…
– Ну – ладно. А в сад не пойдем сегодня. Вам надо пойти домой и лечь. Будет – погуляли! А то температура прыгнет…
– Ну нет – я соразмерил…
– Это будет видно. Во всяком случае, сегодня не пойду. Вот завтра – другое дело. А вы – домой и в постель!
– Ну нет, не лягу! Возьму книжку (Байрона нашел), шинель – и пойду в (Александровский) сад… Лаптевскую дачу знаете?.. Там хорошо! На земле устроишься…
– Вот, вот! Самое «разумное», что вы могли сделать – на другой день по выздоровлении! Это – «очень хорошо»!.. Как же я после этого могу вам доверять?.. «Соразмерил», говорит, а сам после плеврита – на сырую землю!..
– Там сухо…
– Теперь-то?!
– Да, право же, высохло!..
– Знаю я весеннюю «сухость»… Что захотели нажить?
– Я и не то перенес, да обошлось…
– А что?
– Воспаление (легких)…
– Не удивите – у меня три было…
Довела до того, что дал честное слово, что не будет ложиться на землю, что не лежал еще, а только «собирался»… Дошли до угла (улиц) Спасской и Владимирской. Прощаемся.
– А завтра что будете делать?
– Я ведь гуляю. В (Александровский) сад пойду.
– А когда?
– Часов в одиннадцать.
– Так вы в это время там бываете?
– Да…
– Так ведь и я прилечу?!.
– Это – ваше дело, – смеюсь.
– Нина Евгеньевна, я приду?
– Да мне-то что?!
– А где я вас там встречу?
– Это еще что? Форменное свидание?
– Да… Так ведь как же: я буду знать, что вы – в саду, и не найду, а?..
Молчу. Мне смешно.
– Мы встретимся с вами на берегу…
В шутливом тоне рассказываю об этом тете и Кате, Зине (сестре). И подробно – Лиде (Лазаренко), так как сижу у нее вечер.
– Ты пойдешь! – говорит она, когда я нерешительно замечаю:
– Наглупила немножко…