Тайны русской души. Дневник гимназистки
Шрифт:
Ну а вот: никто в телеграфе не любит Ощепкова, а я его люблю – как-то по-ребячьи. Я знаю, у него есть такие хорошие порывы, что за сердце хватают и трогают. А никто больше не знает, а по наружности он – то самое, что и все телеграфисты…
Если и тут – так?! Ведь вот Анна Иванна, такая всегда чуткая к людям, а не может же она его (Ощепкова) терпеть. Что же я-то – фантазирую, что ли, на его счет? И правда – он такой, что его надо положительно не любить?! Ведь это – совсем то же… Вот – мука!.. Господи, неужели я так слепа по отношению к Александру Николаевичу (Гангесову)?.. Но ведь – я, так это не удивительно:
И тем меньше, что что-то оборвалось в наших отношениях с Лидой (Лазаренко). Встал между нами тот – «третий», о котором говорили как-то мы, стоя после прогулки у ворот. «С той поры прошло не много дней…» 363 . А недоговоренность растет – с минуты на минуту. И конца не видно этому росту…
Да, надо будет переговорить обо всем, как говорила Лидочка. А каков будет результат этого разговора? И я так не умею «говорить» то, что звучит в сердце, живет в душе!..
363
Неточная цитата из стихотворения «Разбитая ваза» («Le Vase bris'e») французского поэта, первого лауреата (1901) Нобелевской премии по литературе Сюлли-Прюдома (1839 – 1907) – в переводе А. Н. Апухтина (1840 – 1893):Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный,Ударом веера толкнула ты небрежно,И трещина, едва заметная, на нейОсталась… Но с тех пор прошло не много дней…
Были праздники. На (железной) дороге тоже – «День просвещения».
В Троицу пошла на дежурство в белом платье, с розовым бутоном на груди и букетом черемухи и сирени. Веточку розовой (сирени) – взяла Мария Раймундовна, а бутон – с платья – выговорил себе Ощепков. Разве можно отказать ребенку? Только получил он его, когда я (Мария Раймундовна уговорила меня пойти с ней на детский спектакль, с нами были ее дочка и супруг, – ребятишки на сцене были прелестны, всего лучше удался дивертисмент!) после спектакля пошла домой…
Вчера (вернее – сегодня ночью) я отправилась в «приемный покой» («одеончик») – он (Ощепков) вылетел за мною следом. Вот неудобный момент!..
– Вы куда? Можно мне вас проводить?
– Вот уж – нет! Совсем не надо мне вас!..
– Не торопитесь! Пройдемте, освежитесь, а то в телеграфе душно. Это же вредно… Ну, пойдемте: ведь Евлогий Петрович только раз придет еще в телеграф – он пользуется отпуском и едет домой – на полтора месяца…
– Всего хорошего: вам – туда, а мне – налево!
– Нина Евгеньевна, нет! Пойдемте по тротуарам – и вот туда?..
– Не хочу! – отрицательно качаю я головой, а потом, дойдя до поворота, неожиданно быстро поворачиваю в ту сторону, куда он просил.
– Ну, за это я вас на Пасху поцелую – как хотите!
– Хорошо, что Пасха далеко. За этот промежуток мы можем так далеко уехать друг от друга…
– О, нет! Мы будем праздновать Пасху гораздо скорее! По самоновейшему, нами созданному стилю…
И удивительно, в его тоне (ведь он уж это болтает глупости – говорит то, чего говорить не следует!) нет ничего, что могло бы оскорбить, отозваться особым привкусом. И всё это я пропускаю мимо ушей…
Поворачиваю обратно…
– Меня ждет работа, и Наталья Петровна хочет спать…
– Пойдемте тогда в (Александровский)
сад: будем играть на лотерее – деньги найдутся?..– Нет, это будет долго!..
– Ну-у! Я на коленки стану!
– Еще что?!
– Хорошо, тогда – еще до конца тротуаров. Я вам что-то скажу, вы мне что-то скажете… И мы пойдем вот так… хорошо-хорошо… – Он берет меня под руку.
– Нет, мы пойдем как следует, – освобождаюсь я…
– А разве мы ходили как-нибудь не «как следует»? Точно вы на меня смотрите, как на политически неблагонадежного!..
– Ну, положим, я не знаю, насколько вы политически благонадежны… А вот мы пойдем так просто – и мило… А что вы мне скажете?
– Настроение пропало, теперь ничего не скажу…
– Ну, так – до свиданья! Расходимся!..
– «Не хочешь – так и наплевать на тебя!» – подумали вы, да?
– Я этого не сказала. Верно, вы так хотите сказать? Ну, скажите, – прошу…
– Никогда вы от меня этого не услышите!
– «Никогда»? Это – большое слово. Так легко его нельзя говорить…
– Пока я собой владею. А если в гнев введут… Ну – я буйный тогда…
– Я попробую…
– Вам этого никогда не сделать. Надо задеть очень за живое, за чувствительные струнки. А вы никогда не заденете, не так вы воспитаны… Да, кроме того, надо знать меня вдоль и поперек…
– Ну, хорошо. Так говорите же скорей! Тогда я пойду с вами – до дому, в сад… Ну!..
– Никакой ценой! Никакой! Этого вы не услышите. Я себя не продаю…
– Ну – прощайте!..
И разошлись… Я потом немножко покаялась, что не пошла в (Александровский) сад. Ночь была удивительная: загоралась заря, и в саду запевал соловей, влажной прохладой напоен был воздух, и травы дышали ароматами…
Особенно когда Ната сказала:
– А вы в сад-то не ходили?!.
И мальчуган (Ощепков) был огорчен… Скучно мне будет, когда уедет, – не с кем словом перекинуться, возвращаясь вечером с дежурства. Да и давно уж мы не встречались – не в телеграфе…
Как чудно-хорошо перекликаются громы! И серо-белые, сизо-синие облака ходят-ходят кругом… Страшно люблю такие дни! Тишина кругом. Ни лист не шелохнется. И щебета не слышно. И вдруг зашепчутся листья – ветер вздохнул затаенным вздохом. И ходят кругом сине-белые облака, переговариваясь громами. И в истоме дышит сирень побледневшими крестиками мечты, облетают тихо в высокую траву маленькие медальоны с ветвей вяза…
А вчера (11 июня?) мы побранились с Лидой (Лазаренко). Я досадливо выдернула руку, которую рассеянно-долго тряс Александр Николаевич (Гангесов). И пошла.
– Ну, когда ты зайдешь ко мне завтра?..
Я загораюсь, но говорю холодно и раздумчиво:
– Не знаю…
Мы говорим уже у калитки. Подходит Алексей Яковлевич (Горин). Я уже простилась с ним на крыльце – приветливо и не спеша (вчера ему чего-то на месте не сиделось) – и за это получила укоризненно-язвительное:
– Невоспитанная девчонка, разве можно делать такую разницу между моими гостями?!.
– Они не стояли рядом!
– Всё равно. Ты – ужасная дрянь!..
– Алексей Яковлевич, заступитесь! Она говорит, что я – «ужасная дрянь»…
Лида идет меня провожать, и я узнаю, что «такими людьми», как Алексей Яковлевич (Горин) и я, ее «наказал Бог».
– Только – за что?!
– А что – Алексей Яковлевич?
– Негодяй! А ты – дрянь! И за что это меня наказал вами Бог?..