Тайны русской души. Дневник гимназистки

Какая глубокая тишина – в широком раздолье неоглядных полей! Какая охватывающая грусть, какая бесстрастная тоска – в шуме дождя и скитаньи сырых облаков!..

4 июля, среда

Ненормальной я, что ли, становлюсь?.. Но у меня нет ни одного живого движенья в душе, и сердце уже не в силах дрогнуть. А наружно я могу быть веселой, шумливой, могу смеяться и зло шутить…

Вчера (3 июля) в телеграфе я такой и была. Со мной все веселы были и улыбались мне. Только Евлогий Петрович (Ощепков) что-то почувствовал: сказал, что я злая, что его глубоко возмущает мое поведение…

– Что же именно?

– Да всё!..

Объяснить не захотел, когда я просила его об этом, так как «объяснение возможно только при сильном волнении в крови», а он «в эту минуту достаточно хладнокровен». Сказал, что я «должна всё понимать», а деточкой-то, ничего не понимающей, «прикинуться можно»… Впрочем, всё это было сказано после того, как я упомянула про Бориса (Варова) и о том, что он (Ощепков) мне так давно должен был сказать – относительно требований для экзамена на механика и надсмотрщика (телеграфа). А не сказал, видите ли, «по стратегическим соображениям»… Расстроил (он) меня и убежал, предварительно сказав, что меня «зарезать нужно за поведенье», несмотря на то что ему «всё всё равно», да еще сообщив, что его потребуют опять в Революционный трибунал 370 , так как он прострелил кому-то руку, но выстрел был нечаянный… (А я-то во сне видела, что в него стреляли.) И ничто меня не задело… Я не знаю, сердце у меня устало, что ли? Оно так вот глухо болит – и не в силах сильно и живо биться. И ни на что не отзовется, не откликнется. А тупо болеть не перестает…

370

Революционные трибуналы – чрезвычайные суды, существовавшие в первые годы советской власти. Созданы согласно декрету Совета Народных Комиссаров от 22 ноября 1917 года № 1 «О суде» – для «борьбы с контрреволюцией, саботажем и другими опасными преступлениями». Трибуналам предоставлялось право определять меру наказания, «не связываясь никакими ограничениями», руководствуясь только «обстоятельствами дела» и «велениями революционной совести». Наряду со Всероссийской и местными «чрезвычайными комиссиями» являлись органами, осуществлявшими «красный террор». Упразднены в 1922 году.

Я сегодня опять буду злая, и смеяться буду весело и шутливо. Никому не надо знать, что у меня болит…

А меня измучила мысль, что я переупрямлю себя: всё неприязненное в себе подавлю и первая… ну, да!.. что тут такого?!. – первая протяну руку Александру Николаичу (Гангесову). И улыбнусь при этом – мило и ласково… И мы «будем друзьями»!.. О!.. Ну, конечно. Это так будет. Только – не на этих днях. Теперь – я еще не могу…

6 (июля), пятница

Конечно, я была шутлива, и у меня сидел Демьян Иванович (Кулиш). Мы смеялись, читали Ленино (Елены Юдиной) письмо. А Ло, конечно, дерзил:

– Вы – или пробка, или тряпка!..

И кончилось тем, что ушиб мне руку. Впрочем, мне не было больно. По крайней мере, раздражение помогло мне скоротать остальную часть дежурства…

Зато вчера (5 июля) я плакала – в Соборе. Мне тяжело. Душа погасла, и в сердце нет ни ласки, ни любви. Там нет тепла – оно захолодело, и мягкости в нем нет – зачерствело оно…

Но зачем же страдать другим – благодаря моему несчастью, в котором никто, кроме меня самой, не виноват? А Евлогий Петрович (Ощепков) – я знаю – страдает. А мне только себя жаль, значит – я не жалею никого, и самым близким мне людям приходится всего хуже. Это не пробуждает во мне жалости. Но делается еще тяжелее…

Скупые слезы нехотя ползут по щекам – иногда. Но вчера к ночи каким-то легким теплом издалека чуть-чуть потянуло…

Ведь это же должно переболеть! Вот – как зуб… Я не верю, чтобы сердце человеческое было «хрустальным». Не верю, чтобы оно могло быть «разбитым» – как говорил и думал Sully-Prudhomme:

Souvent aussi la main qu’on aime,Effleurant le coeur, le meurtrit;Puis le coeur se fend de lui-m^eme,La fleur de son amour p'erit;Toujours intact aux yeux du monde,Il sent cro^itre et pleurer tout basSa blessure fine et profonde:Il est bris'e, n’y touchez pas 371 .

Да, «la main qu’on aime» 372 делает ушиб больнее, чем если бы ушибла рука того «qu’on aime pas» 373 , но, пожалуй, рукой «qu’on aime pas» и не ушибается сердце. Да, оно – «intact aux yeux du monde» 374 , и незримо плачет, и болит где-то глубоко– глубоко, но чтобы оно было «bris'e» 375 и чтобы оно «se fend de lui-m^eme» 376 – не может же этого быть! Ведь это же – живое: оно должно зажить!..

371

Строфа из стихотворения Сюлли-Прюдома «Разбитая ваза» (пер. А. Н. Апухтина):Так сердца моего коснулась ты рукой – Рукою нежной и любимой, – И с той поры на нем, как от обиды злой,Остался след неизгладимый.Оно как прежде бьется и живет,От всех его страданье скрыто,Но рана глубока и каждый день растет…Не тронь его: оно разбито.

372

Здесь: любимая рука (фр.).

373

Здесь: того, кто не нравится, нелюбимого (фр.).

374

Здесь: неповрежденное (нетронутое) в глазах всего мира (фр.).

375

Здесь: разбитое, разбито (фр.).

376

Здесь: расщепляло (разбивало?) себя (фр.).

А у Ло? Что, если у него такое – «хрустальное» – сердце?.. Бедный мальчик! И его сердце плачет – только «tout haut» 377 . Может быть, это лучше…

Золотой кораблик луны качается на сиреневых небесных волнах. Влагою дышит вечер, и листы тихих берез, зыбкие, шелестят…

Зина (сестра) – у Маруси (Бровкиной). Вместо меня. Я не могу пойти. Никуда. К Зое (Лубягиной) зовет Милица, а я говорю спокойно:

377

Здесь: вслух (фр.).

– Не приду…

Что же делать, если я «не похожа на себя»?..

Как я устала!..

«Toujours intact aux yeux du monde…» Хорошо сказано!..

7 июля, суббота

«Вспомните тот день, когда вы без трепета встретили ваше первое молчанье. Ужасный час настал, и оно предстало перед вашей душой. Вы видели, как оно восходило из бездны жизни, о которой не говорят, из глубин красоты и ужаса, – и вы не ушли от него. То было при свиданьи, на пороге разлуки, среди великой радости, у одра смерти, на краю большого горя…» «Поцелуи горестного молчания, – ибо чаще всего молчание целует нас в горе – никогда не забываются… Быть может, им одним известно, какие безмолвные и глубокие воды таятся под тонкой оболочкой каждодневной жизни; они приблизились к Богу, и сделанные ими шаги в сторону света не затеряются, ибо душа может не восходить, но никогда не падает…» «Вспомните эти минуты… и скажите, не было ли тогда молчание необходимым, не была ли ласка врага, вечно преследуемого, Божественной…» 378 (Метерлинк).

378

М. Метерлинк «Сокровище смиренных» (гл. I «Молчание»).

Да, это молчание «восходит из глубин ужаса». Но надо далеко отойти на расстояние, чтобы прибавить: «…и красоты» – и чтобы решить, «не была ли эта ласка Божественной». Но пока оно действенно – душа кажется такой опустошенной, и ясно становится, что она «может не восходить»… (Приписка на полях рукописи – от 6 августа:

Тогда «молчание» было необходимым, и «ласка врага, вечно преследуемого, – Божественной». Да. Только благодаря им постигаются новые глубины правды и жизни…)

9 июля, понедельник

В субботу (7 июля) я в Церкви была. И молилась… Нет, не умею молиться… Только с тоской одной мыслью была полна:

– Верни мне ласку и теплоту души, верни!..

Так тяжело это «молчанье», что восходит из глубины ужаса – и нет сил… «Много, много дней не было дождя, Господь мой, в моем иссохшем сердце…

Но развей, Владыка мой, этот всепроникающий, безмолвный зной, неподвижный, жгучий и беспощадный, сожигающий сердце безысходным отчаянием…» 379

379

Стих 41 из книги Р. Тагора «Гитанджали».

«Когда сердце ожесточится и иссохнет, пади на меня ливнем милосердия.

Когда в жизни не станет радости, пролей поток песен…

Когда мое оскудевшее сердце затаится, сожмется, распахни дверь настежь, царь мой, и войди с царской торжественностью…» 380 Р. Тагор.

Вчера (8 июля) – после долгого промежутка – у меня дрогнуло сердце: посмотрела я на Евлогия Петровича (Ощепкова) – чего-то он похудел за это время. И вид у него очень серьезный. Бедный мальчик, что-то с ним?..

380

Стих 44 из книги Р. Тагора «Гитанджали».