Театральная история

Семен Борисов положил бумагу на стол. Взял ручку.

— Историческая минута, Сильвестр Андреевич.

— Даю тебе шанс попасть в историю.

— Влипнуть в историю. Представляете, что со мной будет, когда Ипполит Карлович узнает, что без его ведома…

— Семен, он все равно поставит нового директора. Ты же знаешь. Передашь дела в полном порядке, чтобы тебя не мучили.

Семен повертел ручку в руках. Почесал ею за ухом. Посмотрел в окно. Прищурился. Стал искать на столе очки, бормоча “что это там пролетело в темноте, жуть какая-то”.

— Сейчас будет цунами, Семен.

Директор, вздохнув глубоко и печально, с внезапной быстротой подписал заявление. И перевернул лист, как будто таким образом заявление теряло свою силу. Дверь захлопнулась. И слегка раскрылась. В щель протиснулся поднятый вверх большой палец.

“Какой все-таки короткий у Сильвестра палец, — вдруг подумал директор. — Маленький большой”.

Палец исчез. Дверь, закрываясь, слегка щелкнула.

“Что бы ни случилось: болезнь, смерть, землетрясение — в театре должны идти спектакли!” Принцип Сильвестра соблюдался неукоснительно, и потому на замену вместо премьеры “Ромео и Джульетты” поставили спектакль “Принцесса Турандот”. В приемной Сильвестра ждала группа китайских придворных. Когда режиссер вошел, они разом повернули к нему загримированные лица.

— Мы все, все знаем! — пробасил Балабанов. Он играл слугу принцессы. Был облачен в нечто, похожее на просторное кимоно розового цвета.

— Да, я ухожу. Я собирался сказать вам сегодня.

Загримированное, костюмированное стадо молчало. Оно теряло своего пастыря. Сильвестр засмеялся.

— Слушайте, я поднялся с третьего этажа на пятый. Прошло три минуты. Неужели за это время весть уже разнеслась?

Артисты не без гордости потупили взоры.

— Люблю я театр, — сказал Сильвестр.

— Что-то не похоже! — обиженно вскрикнул Балабанов, испугался своей дерзости и сделал вид, что увлечен широким правым рукавом своего кимоно. — Думаешь, я поступаю неправильно? — вдруг спросил Андреев.

Балабанов смутился. За десять лет службы в театре его мнением интересовались впервые. А слово “думать”, обращенное к нему, звучало как-то противоестественно. Даже он это чувствовал.

— Я задал вопрос.

— О люди! — зашептал Балабанов спасительную шиллеровскую цитату. — Порожденья крокодилов…

Легкий смех пробежал по актерской стайке. Засмеялся и Сильвестр.

— И все же я задал вопрос.

— Быть или не быть — вот в чем вопрос! — неожиданно ответил Балабанов, ободренный смехом Сильвестра.

Артисты расхохотались — еще легче, еще свободнее.

— Не бросайте нас, — попросил слуга принцессы Турандот.

Сильвестр вздохнул. Лишь трое из восьми актеров поверили в искренность этого вздоха.

— Увы, — снова вздохнул режиссер, и верующих осталось всего двое. — Иначе я не могу.

— Мы слышали про атакующий театр, — продолжал свое отчаянное наступление Балабанов.

— Вы и об этом знаете! Не удивлен. Вот что я скажу — ты, Балабанов, настоящий гренадер. Ты будешь в авангарде атакующего театра.

— Да? — Глаза актера засветились счастьем.

— Обещаю! — сказал Сильвестр, и уже все собравшиеся, кроме Балабанова, почувствовали, что обещания он не сдержит.

Сомнений ни у кого не осталось: раз он так легко соглашается с Балабановым, значит, уже попрощался с этим театром. Это не ход в его игре. Это твердое решение. Никто из присутствующих ему больше не нужен.

— Но атакующий театр — это такая дальняя перспектива! — весело сказал Сильвестр. — А на ближайшее время план вот какой: я закачу несусветный банкет! Вы еще будете благодарить судьбу, что она дала вам повод для такой грандиозной пьянки!

— А когда? — заинтересовался Балабанов, и тут уже хохот беспрепятственно вырвался на свободу. Он подвел черту в истории этого театра. Артисты впервые так хохотали вместе со своим режиссером. Легко. Свободно. Не думая о произведенном впечатлении. О том, кто как выглядит и кто кого пересмеет. Сильвестр Андреев и подданные принцессы Турандот, смеясь, расставались со своим прошлым.

Сильвестр вошел в кабинет, где его ждал господин Ганель — он пришел без приглашения.

Смерть Преображенского Ганель переживал очень тяжело. Едва узнав о случившемся, он затосковал и заметался по своей квартире, выкрикивая “бессмысленно, все бессмысленно”. И наутро переехал к своему другу, бывшему коллеге из Детского театра, который специализировался на ролях котов: старик-дворник из “Кошкиного дома”, “Кот в сапогах” и другие всемирно известные персонажи из семейства кошачьих. Друг рассказывал о своих крохотных радостях и горестях, и карлику казалось, что мир не так уж плох. По крайней мере, не так уж серьезен.

Карлик вскочил навстречу вошедшему Сильвестру и сказал:

— Завтра похороны Сережи…

Сильвестр помрачнел. Сел в кресло. Посмотрел на господина Ганеля с тяжелым недоумением. “Зачем ты об этом? — прочел его мысли телепат. — Мы что, должны сейчас пасть друг другу на грудь? И горько причитать — вот это был артист, кого мы потеряли, какой талант…”

— Извините, не понимаю, зачем я так сказал. Совсем о другом хотел, это вырвалось спонтанно, само, без ведома, — залепетал господин Ганель.

Он действительно хотел говорить о другом. Но постоянно думал о той аварии еще и потому, что его мучили слова Сергея, которые тот презрительно крикнул в церкви: “так могло поступить только мстительное убожество!” Эти слова оказались последними, которые Преображенский сказал господину Ганелю. После этого, в течение нескольких недель, Сергей только вежливо здоровался с ним на репетициях.

— У меня для вас подарок! Вот это я хотел сказать!

— Подарок? Ты знал?