Театральная история

— Сильвестр Андреевич, я же…

— Ты же телепат. — Андреев показал господину Ганелю на стул. — Садись.

Господин Ганель присел. Посмотрел робко. Было видно, что он принимает важное решение.

— Хорошо сидим, — сказал Сильвестр после минуты молчания.

Ганель протянул Сильвестру тонкую пачку бумаги. Десять листов. Андреев взглянул на заголовок. На первой странице огромными буквами было напечатано “Изгнание Ганеля”. Взгляд Сильвестра потребовал объяснений.

— Здесь ваша речь слово в слово. Я тогда был оскорблен, унижен, но чувствовал, что передо мной открывается новый мир. И мне не войти туда по-другому.

— Здесь не только ваша речь, но и мои чувства. Все чувства, которые вы пробудили во мне. — Он подумал и добавил почти шепотом: — Знаете, я никогда так много не чувствовал.

Сильвестр взял бумаги. Открыл первый лист. Большими буквами было напечатано: “Вчера я услышал историю настолько печальную, что, возможно, поэтому и наступила осень”.

Начало второго листа: “Так не может долго продолжаться в жизни существа, которое никогда не встанет вровень с другими — с теми, кто его вроде бы и принимает и привечает”.

Начало третьего: “Он оттолкнулся от берега башмачками с загнутыми носами и изящными бантами, погрузил голову под воду и… его парик поплыл к центру пруда”.

Начало четвертого: “Подчиняться вдохновению — очень рискованно. Но мы обязаны экспериментировать с нашими душами — иначе какие же мы артисты?”

На этом цитирование речи Сильвестра заканчивалась. И дальше мелким шрифтом шло описание чувств господина Ганеля. Долгая, богатая история его чувств на протяжении службы у Сильвестра. Подготовка интермедии, которая так и осталась невоплощенной. Разговоры в этом кабинете.

Андреев был ошеломлен.

— Знаешь, Ганель, — сказал он, — что написано на воротах Дантова ада?

— Не бывал, — без улыбки отшутился карлик, неотрывно глядя на

Сильвестра.

— Там написано: “И меня создала вечная любовь”.

— Почему вы это?

— Для тебя ведь это был ад.

— Какая же любовь без ада? — улыбнулся карлик. — И вы ведь тоже создали его для меня не без любви.

Андреев крикнул:

— Света!

Сцилла Харибдовна вбежала в ту же секунду — изнывая от ревности, она подслушивала под дверью.

— Света, принеси нам, пожалуйста, шампанское и два бокала.

Грустная секретарша ушла выполнять поручение.

— Ганель. Я должен тебе сказать. В свою новую театральную жизнь я не возьму никого из прошлого.

— Сильвестр Андреевич, я это знаю.

— Ах да!

— Вы все время забываете, — улыбнулся Ганель. — Обидно даже.

Светлана вошла. На подносе — шампанское и три бокала. И Сильвестр, и господин Ганель почувствовали себя неловко.

— Света, садись сюда, — показал Сильвестр на свободное кресло. — Ну, друзья мои… — Андреев открыл бутылку, она весело чпокнула, и шампанское заискрилось и облило режиссеру пальцы и побежало вниз — от горлышка к подносу. Светлана подставила свой бокал, потом еще два. — Друзья мои, с вас тост.

Светлана и господин Ганель смотрели друг на друга, смотрели на Сильвестра, и слова не шли к ним на помощь.

— Ну что, без тоста? — видя их смущение, спросил Сильвестр. — Главное ведь чокнуться.

В тишине раздался звон бокалов.

Позови карлика, он всех прогонит зеленой туфлей

Наташа набрала эсэмэс. Отправила Александру: “Завтра в одиннадцать панихида в театре. Ты же знаешь? А потом?”

“В два отпевание в церкви”, — ответил он.

“Ты пойдешь?”

“Конечно. А ты?”

“Тоже”.

“У тебя есть платок?”

“И не один. А какой нужен?”

“Тебе все идут. Бери любой. Только потемнее”.

“Я не о том, как я буду выглядеть!”

“Ну тогда я об этом… До завтра тогда, Наташа”.

“J”.

И, немного подумав, она спешно отправила:

“L”.

В этих эсэмэс заключалась такая огромность надежды, что Саша позволил своей мысли лишь слегка прикоснуться к ним. Он положил мобильный под подушку. Вдруг подумал, что за эти странные, страшные и счастливые месяцы так и не сменил звук будильника. Мобильный нахально кукарекал каждое утро. Вдруг Саша подумал, что, если он сменит мелодию прямо сейчас, это станет обозначением черты, которая разделила его жизнь — до Сергея и после него. Через минуту петух был уничтожен.

Александр изумился величавому спокойствию, которое установилось в нем после такого ничтожного действия. Он лежал на кровати. Протекло полчаса.

Покой.

Поднялся с кровати. Вставал он с огромным трудом, словно тело стало в несколько раз тяжелее. Сел за стол. У него не было более действенного способа преодоления горя — только писать. Он взял ручку. Она показалась ему непривычно тяжелой.

Вдруг услышал свист. Обернулся. На кровати лежал Сергей, изящно подперев голову красивой рукой. Он повернул к Саше голову и, небрежно кокетничая, произнес:

— Слушай, как странно, что ты поверил! Я что, похож на человека, который вот так исчезнет?

Александр почувствовал, как улыбка — медленно — начинает согревать его лицо. Сергей положил голову на ладонь.

— Слушай, Саша, мой костюм так и не готов, я ведь знал, что они не успеют к премьере. Я же просил, я даже умолял — туфли должны быть не темно-коричневые, а повеселее, зеленые например, а они сразу такого мрака на мою обувь нагнали! И что в итоге? Они не успели мне даже сшить костюм, даже по своему убогому вкусу…