Театральная история

Нет.

Ну, нет же.

Из-под подушки раздалось глухое жужжание. Мобильный. Странно. Сильвестр уже много лет не клал его рядом. С того времени, когда он, молодой режиссер, днями и ночами ждал звонков с предложениями хоть что-то хоть где-то поставить. Правда, тогда не было мобильных, и начинающий режиссер Сильвестр Андреев ставил возле кровати старый, в трещинах, телефон. “Значит, — начал соображать Сильвестр, — после вчерашнего катастрофического звонка, который, дай Бог, мне приснился, после этого звонка я свалился в постель?

А разделся когда?” — недоумевал он, приподнимая одеяло. Посмотрел на экран мобильного.

Время — полвосьмого утра. Сорок семь неотвеченных вызовов. Значит — правда.

Сильвестр медленно поднялся с кровати. Вышел на балкон. Зимний холод окружил кожу, пробрал до костей, а он смотрел в наливающееся светом небо, и не было мыслей, и не было чувств. Жена вышла и молча протянула ему пальто. Ушла. Значит — правда.

Сильвестр покорно надел пальто, хотя холод его совсем не тревожил. Смотрел в небо, смотрел на снег, смотрел на машины и людей. Он чувствовал только изумление: нет ни боли от утраты, ни дрожи от холода.

Часы на мобильном показали восемь. Сильвестр решил вернуться в комнату. Потянул дверь на себя. Закрыта изнутри.

Стал стучать — жена не слышала.

Стал кричать — жена не слышала.

Редкие прохожие видели, как усатый человек на балконе второго этажа, в пальто, наброшенном на полуголое тело, стучит в дверь, громко и гневно зовет кого-то, выкрикивает какие-то требования и вроде бы даже угрозы…

— Извини, извини, — забормотала жена, открывая Сильвестру. — Ты что, забыл, в какую сторону дверь открывается?

Жена изумилась — лицо Сильвестра, стоявшего на таком морозе, было усеяно каплями пота. Но изумление мгновенно сменил страх за мужа. И она повлекла его на кухню, причитая, что сейчас будет поить его горячим чаем, что никуда не пустит сегодня, что хочет отдыха для него и себя… что сейчас будет поить его горячим чаем, что никуда не пустит сегодня, что хочет отдыха для него и себя…

Александру показалось, что телефон стал как-то весомее оттого, что в него влетело сообщение Наташи. Он прочел: “Саша! Ты же знаешь, что случилось?” Глаза Александра сверкнули надеждой. Он ответил вопросом: “Нет, а что”.

“Ночью погиб Преображенский”.

Александр вглядывался в телефон. Пытался соединить в сознании эти три слова. Ночью. Погиб. Преображенский. Так, еще раз. Ночью. Слово привычное. Погиб. Случается. Преображенский. Продолжение фразы проскальзывало мимо сознания.

Александр набрал Наташу.

— Откуда ты узнала?

— Отовсюду.

— Как это?

— Зайди в Интернет, включи телевизор, это говорят отовсюду.

Он почувствовал по голосу — она только что плакала. Сашей постепенно начал овладевать смысл эсэмэс.

— Как это случилось?

— В машине погиб.

— Как в машине? Сердце?

— Авария.

Александр положил мобильный на стол. Долго сидел в тишине. Ни чувств. Ни мыслей. Ни образов. Вдруг воскресло воспоминание: вечерний Тверской бульвар, господин Ганель исчезает в толпе, а пьяный Сергей, смеясь, просит, чтобы Саша не закрывал своими руками от публики его лицо. И неизвестно откуда пришедшее чувство счастья. Явилось другое, черное воспоминание: как он еще до назначения ненавидел Сергея. Как желал ему смерти. Думал убить его троном. Сейчас в это трудно поверить. “Но ведь так было”, — прошептал он. Он быстро нашел это место в дневнике: “Он будет раздавлен собственным троном. А зритель будет восхищен — как великолепно наш кумир играет покойника! Бездыханный, бездвижный, он получит последнюю порцию аплодисментов”.

Александр закрыл дневник. И снова вспомнил, как смеющийся Сергей говорил: “Саша, это твои руки. Твое решение, куда их девать. Только не надо так долго закрывать мое лицо от зрителей”. И снова засмеялся — в тот вечер они долго, долго смеялись.

…Александр быстро оделся, чувствуя, как вспыхивает и гаснет в его голове “сегодня ночью погиб Преображенский”. Выбежал на улицу. Холод окружил его.

Елена Преображенская не спала всю ночь. Она уже должна была выехать в морг, чтобы провести опознание. Потом ей надо было заниматься какими-то делами, кому-то звонить, принимать соболезнования… Но ее охватила, как бы сказал ее муж, “грандиозная пауза”.

В девять утра раздался звонок. Она машинально подняла трубку, хотя до этого ни на один звонок не отвечала.

— Доброе утро, Елена Евгеньевна, — зажурчал мужской голос. — Мы приносим вам глубочайшие соболезнования. Это такая утрата!

— Кто вы?

— Наша фирма называется “Земля и люди”. Мы около недели назад послали вашему супругу, как бы это сказать, предложение. Он нам не успел ответить, но может быть, вы знаете о его решении?

— Каком решении…

— Наши ученые изобрели новый метод утилизации мертвых тел. Я понимаю, что вам сейчас очень тяжело это слышать и еще тяжелее об этом говорить. Но потом, когда вы примете решение о кремации или захоронении, будет уже поздно.

— Поздно? — Она пыталась понять, чего хочет этот журчащий голосок. Он, похоже, дает ей какую-то надежду? Иначе что значат слова “будет уже поздно”? Разве уже не поздно?

— Выслушайте меня ради вашего же блага.

Услышав слово “благо”, жена Преображенского окончательно перестала понимать, о чем ей толкуют. Какое сейчас возможно благо? Откуда оно может прийти? С какого света?

— Мы изобрели новый метод, который позволит Сергею Леонидовичу миновать процесс разложения и скелетизации.

Миновать разложение? Значит, есть какая-то надежда на жизнь? Но как?

И кто это журчит?

— Я не понимаю вас… Позвоните позже. Я не могу сейчас понимать.

— Елена Евгеньевна, милая, скорблю вместе с вами, но позже будет поздно, я же говорю вам. — Ее невидимый собеседник издал глубокий протяжный вздох. — Скажу тогда, так сказать, о бренном. О деньгах. Если известный человек — а ваш супруг был известнейшим человеком! — соглашается воспользоваться нашей методикой, мы выплачиваем ему десять тысяч долларов. В вашем случае деньги пойдут вам. Вы должны будете лишь подписать некоторые бумаги, которые, скорее всего, Сергей Леонидович подписал бы сам. И вы покроете существенные расходы на поминальные торжества.