Темное искушение
Шрифт:
Мое лицо было прижато к его груди, и я была почти уверена, что засохшая кровь священника потерлась о мою щеку. Это должно было стать последней каплей в этом запутанном тет-а-тете, но почему-то я знала, что покойный был действительно дерьмовым священником.
Одна из моих ног переплелась с ногой Ронана, когда я медленно согнулась под его тяжелым бедром, мертвым весом его руки вокруг меня и всем теплом. Это блаженство.
Мне всегда не нравился мой рост, хотя это было до того, как я поняла, что если бы я была немного ниже, то никогда не смогла бы почувствовать столько сантиметров этого человека одновременно. Близость гудела в моей крови, заполняя глубокую
— Ты сейчас очень навязчивая, kotyonok.
Слова были грубыми, усталыми и очень сексуальными.
— Это ты держишь меня крепче, чем любимое животное, — ответила я.
— У меня нет любимчиков. — ленивый намек на юмор коснулся его слов. — Все важны для меня.
Мой смех превратился в хохот, когда маленькая девочка прыгнула на меня сверху, выталкивая воздух из э легких.
— Dyadya! Dyadya! [117]
Маленькая девочка подпрыгивала на мне, как на батуте, пока Ронан не притянул ее к своей груди — своей измазанной кровью груди. Возможно, мужчина был в брюках, а я в футболке, но эта сцена была далека от 18+. Она либо не заметила его раненой руки и крови, либо просто не придала этому значения.
117
Дядя! Дядя!
— Moya neposlushnaya plemyannitsa. [118] — усмехнулся Ронан, щекоча девочке бока.
Она хихикнула, ее темные косички подпрыгнули. Вместо платья на ней была футболка группы — на этот раз Death — и длинные носки, покрытые котятами.
Я прислонилась к спинке кровати и смотрела на них с благоговейным трепетом. Это другая сторона Ронана, которую я не видела, и должна сказать, что эта серая часть его была… той, которую я бесспорно любила. Я поняла это вчера. Когда его руки были в моих волосах, его плотский вкус во рту, его глаза на моих. Я почти сказала это… почти позволила этим трем словам вырваться, но страх отказа заблокировал их.
118
Моя непослушная племянница.
Я любила его.
Я не могла любить его.
Поэтому я заставила это чувство остаться внутри, где оно должно было быть, а не на открытом месте.
— Перестань! — взвизгнула девочка сквозь мучительный смех.
Ронан пощекотал ей ступни. Понюхал их и сделал вид, что они плохо пахнут, сморщив нос. Она едва могла дышать от смеха.
Я никогда особо не задумывалась о детях, но вид дяди и племянницы наполнил грудь тёплым желанием. Хотя чувство исчезло, когда я вспомнила, что этот счастливый момент когда-нибудь станет просто воспоминанием, и любые дети, которые у меня будут, никогда не будут от Ронана.
Когда пытка щекоткой прекратилась, девочка перевела дыхание и повернулась ко мне. И снова ее темные глаза наполнились осуждением. И, возможно, немного ревностью.
— Dyadya [119] , если она не Сатана, то кто?
Ронан бросил на меня взгляд с намеком на веселье в глазах.
— Она моя горничная.
Я с улыбкой покачала головой.
Девочка нахмурилась.
— Почему она в постели?
— Она пытается застелить постель, но я отказываюсь вылезать, а она слишком слаба, чтобы сдвинуть меня с места.
119
Дядя.
Она
хихикнула, глядя на дядю.— Ты ленивый.
— Лениво красивый. — он подмигнул ей.
Девочка повернулась ко мне и объявила:
— Папа может подвинуть его… — подумав, она поджала губы. — Не бери в голову.
— Почему не брать в голову? — с юмором спросил Ронан. — Это как-то связано с его телефоном в твоей руке?
Она взглянула на мобильник и сделала такое лицо, будто ей не понравился вопрос.
— Папа говорит, что я смогу поиграть в игры принцесс, если позавтракаю.
Я улыбнулась.
— И я полагаю, что ты ничего не ела?
Она сморщила нос.
— Я не люблю яйца. Или тосты. Или кашу. Или…
— Хорошо, — усмехнулся Ронан. — Ты не любишь есть.
Радуясь, что он понял, она кивнула, а затем тихо сказала:
— Я могла бы поесть после того, как поиграю в новую игру про принцессу.
Вау. Эта девочка будет править миром. Не говоря уже о том, что на вид ей было около трех лет, а словарный запас у нее был как у ребенка гораздо старшего возраста. Она вырастет и станет прекрасной девушкой Эйнштейном. Или криминальным авторитетом.
Она смотрела на Ронана такими большими темными глазками, что даже Гитлер не смог бы устоять.
Ронан усмехнулся и покачал головой.
— Хорошо, Китти Кэт, что ты от меня хочешь?
Она широко улыбнулась и протянула ему телефон.
— Найди игру, пожалуйста. Я могла бы это сделать, — сказала она надменно, — Но папа не говорит мне пароль.
— Какой тиран, — протянул Ронан. — Как называется игра?
— Я не знаю. Это было в рекламе после одного из маминых шоу поцелуев.
Ронану потребовалось три попытки, чтобы вычислить пароль своего брата. Я уже начала думать, что вся эта семья полна гениев. Он открыл магазин приложений и искал игры для принцесс с окровавленными татуированными пальцами.
Племянница заглядывала ему через плечо, пока он просматривал список. И я чувствовала себя более чем довольной, просто наблюдая за ними.
— Хорошо, у нас есть «Салон красоты принцессы», — сказал Ронан.
— Фу.
Он двинулся дальше.
— «Уборка комнаты принцессы»?
Она сморщила нос. И я тоже.
— «Конный клуб принцессы»?
— Нет, Dyadya, — пожаловалась она. — Игра не розовая. — она в отчаянии всплеснула руками. — Все розовое.
— Макияж Принцессы?
— Nyet, — вздохнула она.
— Эта игра не была розовой, — возразил он.
Она закатила глаза.
— Фуксия, но почти розовая.
Эта маленькая девочка заставила меня почувствовать, что мой IQ нуждается в повышении.
Ронан продолжал прокручивать список игр, прежде чем остановился на одной, которая не имела никакого сходства с розовым.
— Царство Террора Принцессы?
Ее глаза загорелись.
— Да!
Я не смогла сдержать смех.
Она выхватила телефон из рук Ронана и погрузилась в Царство Террора Принцессы. Через несколько секунд из телефона донеслись звуки: скрежет лезвий, стоны боли и крик: «Отрежь ему голову!»
— Ну, это выглядит уютно.
Я повернула голову и увидела Кристиана в дверях, одетого в костюм-тройку без единой зацепки. Я пошевелилась, немного смущенная тем, что по доброй воле оказалась в постели его брата — того самого, который связал меня голой, когда Кристиан был здесь в последний раз. Хотя он, казалось, не был удивлен или даже заинтересован во мне, что облегчило любую неловкость.