Тень мачехи

— Это Залесский, адвокат Татьяны Демидовой. Что Вы устроили в доме, Олег?

— В каком доме? — язвительно отозвался Василенко. Звонок его явно не удивил.

— Вы знаете, о чем я говорю. Оставьте в покое мою клиентку, она ничего не знала о проделках мужа.

— Может быть, может быть… — задумчиво сказал Василенко. — Впрочем, мне не важно, кто из них взял мои деньги. И не только мои. Как бы то ни было, их нужно вернуть до среды. У вас пять дней. Если не уложитесь…

— И что же будет? — угрюмо спросил Залесский, до боли в пальцах сжимая руль.

— Ей придется рассчитываться по-другому.

— Как?

— Ну откуда мне знать, что вы не записываете разговор? — вздохнул Василенко. — Впрочем, я уже всё сказал. Надеюсь, вы меня правильно поняли.

22

Алла Петровна огладила на себе платье из плотного натурального шелка: лазоревая ткань вручную расписана болотными ирисами — бледно-желтыми, с сизой полуразмытой каемкой, раскрывающимися в переплетении острых листьев. Два года назад Юра привёз это платье из Франции, и тогда оно было чуть велико. А сейчас в боках морщило. Но не сильно — не так уж она и поправилась. Платье любимое, парадно-выходное, она не надевала его со Дня рождения Юрочки. А теперь вот нацепила, дурёха старая, да ещё и ворот серебряной брошью заколола.

Мазнув помадой по губам, экономка смущенно глянула на себя в зеркало. Ладонь ощупала кукиш на затылке — не выпустил ли петухов? Разношенные тапочки скользнули под шкаф, ноги — отекшие, со вспухшими жгутиками вен — еле влезли в синие, в тон платью, кожаные туфли на квадратных каблуках.

Тесно стало. Торжественно.

«Да и правильно! — похвалила она себя. — Как-никак, смотрины». И простучала каблуками до кухни — ставить чай.

Заливистое «фьюить» дверного звонка все равно прозвучало неожиданно.

— Иду-иду! — белый кот Тимоша путался под ногами, распушив торчащий хвост, как плюмаж. Побежал за Петровной, тонко мявкая. Муся вылетела из кухни им наперерез, лишь черно-белый бок мелькнул — и первая уселась под входной дверью, задрав треугольную мордочку. Экономка щелкнула задвижкой и, широко распахнув дверь, удивленно уставилась на гостью.

— Добрый вечер, — сказала Таня, чувствуя, как взгляд пожилой женщины пробегает по ней, цепко выхватывая каждую черточку лица, каждую деталь, говорящую лучше слов. Она смутилась под этим разоблачающим взглядом — ведь волосы не уложены, косметики ноль, а, значит, все напоказ: уставшая кожа, круги под глазами, красные сосудики на щеках… И одежда — джинсы, серый свитерок фасона «беженец», зеленая куртёшка «на повседневку», делавшая фигуру еще более бесформенной. Капельки грязи на ботинках. Ну почему, почему не подумала протереть в машине?! Знала ведь, куда идет, но впопыхах не озаботилась тем, что встречают по одёжке.

— Добрый, — в серо-зеленых глазах экономки появилось странное выражение — будто облегчение мелькнуло и ласковость. — Вы Татьяна? Юра звонил, предупреждал. Милости просим! Я Алла Петровна. Да уймитесь, оглоеды!

Экономка топнула ногой, и серая собачья морда, высунувшая любопытный нос из-за подола ее платья, испуганно отпрянула — а белый пушистый котик выскочил на крыльцо.

— Лови! — всплеснула руками экономка, и сумка упала с плеча Тани, когда она, стремительно нагнувшись, испуганно подхватила кота. Тот вцепился в ее плечо, погрузив коготки в стеганый материал куртки, боязливо прижал уши. Татьяна погладила беглеца, и под ее рукой кошачья спина расслабилась. Глянув ей в глаза, кот вдруг сунул морду Тане под подбородок и щекотно задышал в шею.

— Его нельзя выпускать, недавно пневмонию лечили! Юрка извелся весь, каждый день на уколы возил, — охая и суетясь вокруг них, пояснила пожилая женщина. Посторонилась, пропуская: — Заходи, будь как дома! Ничего, что я на ты?

— Ничего, я даже рада, — улыбнулась Таня, и, подобрав сумку, внесла кота в дом.

— Отцепись, подлиза! — ласково заворчала Петровна, пытаясь оторвать его от гостьи. Котик отпустил нехотя, как родную. Спустив его на пол, экономка распорядилась: — Раздевайся, куртку на крючок, и тапочки возьми, по полу дует. А сумку давай сюда, я снесу в твою комнату.

Не смея перечить, Татьяна отдала поклажу, и Алла Петровна, сопровождаемая белым пушистиком, скрылась в коридоре. Странная получилась встреча: совместное спасение кота будто разрушило стену между абсолютно незнакомыми людьми — теперь и экономка говорила с Татьяной по-свойски, и Таня перестала смущаться, смотрела без опаски, будто сто лет ее знала.

Повесив куртку, она опустила глаза, ища тапочки. В углу прихожей сидела изящная черно-белая кошка. Таня тут же потянулась к ней рукой, зарылась пальцами в короткую шелковистую шерстку. И вздрогнула: из-за двери вышли псы. Один здоровый, широкогрудый, серой масти — флегматичный, как танк. Второй — веселый узкокостный рыжик с длинной любопытной мордой. Хвосты синхронно завиляли.

— У вас две кошки и две собаки? — обрадовано спросила Таня у вернувшейся Аллы Петровны.

— Три кошки у нас! Микрик, иди сюда, лентяй! — крикнула она, и в прихожую вышел большой, как бобер, коричневый кот — одноглазый, но такой добродушный, что Тане тут же захотелось взять его на руки.

— И собак, может, тоже три будет, а может — четыре, Юра ведь всех домой тащит! — продолжила экономка. И непонятно, чего было больше в этих словах: неодобрения, или гордости.

Таня прошла за ней в гостиную, села в кресло. Не стала отказываться от предложенного чая, и пока Алла Петровна звенела посудой на кухне, робко огляделась.

Бежевые стены, по ним — россыпь забранных в строгие деревянные рамки фотографий, в основном, черно-белых. Мраморный камин, над ним — пейзаж Айвазовского. Массивные кожаные диван и кресла — кофейного цвета, с резной деревянной отделкой на подлокотниках и благородными потертостями на швах. Низенький столик возле, деревянный, но с литыми львиными лапами. Дубовые шкафы с книгами — старинные, крепкие, кряжистые. На круглой подставке в углу — высокая чугунная скульптура: конь, вставший на дыбы. И цветы, много цветов: аспарагусы, папоротники, вьюн-берёзка, а на широком окне горшки с цветущими фиалками.

— Ну, рассказывай! — подбодрила ее экономка, ставя на стол поднос с двумя чайными парами и тарелкой, полной домашнего печенья. И зачастила вперед Тани:

— Как же я рада, что Юра остепениться решил! Всё бобылем его ругала, боялась, не женится никогда, а сегодня звонит: Петровна, мол, невеста моя едет, прими!

— Невеста? Он так и сказал? — робко улыбнулась Татьяна. Сердце сладко заныло, застучало весело.

— Так вы не уговорились еще? А я-то, дурища болтливая… — Петровна прижала ладонь к губам, растерянно округлив глаза. И махнула рукой: — да и ладно, быстрее дело пойдет! Ты-то как к нему, серьезно?

Пытливый взгляд пожилой женщины, казалось, прожигал насквозь, и жаркая краска стыдливости залила Танины щеки.

— Серьёзно. Очень серьезно, Алла Петровна! — искренне ответила она.

— Вот и хорошо, — удовлетворено кивнула экономка. Задумалась на минуту и подняла на Таню взгляд, в котором читалась решимость. — Я женщина простая, и тебе, Танюша, по-простому скажу. Юра парень видный, при положении, и зарабатывает хорошо. Вот и вьются вокруг него всякие… размалеванные, да напомаженные. Одна такая ему в молодости ой как жизнь подрубила! Так что он с тех пор ни-ни. Нет, мужик молодой, может, и было что, но в дом ни одну не приводил! И невестой не звал никого, можешь мне поверить — уж я-то бы первая узнала. А последнее время все снулый ходил, я уж думала, сердечная печаль в нем завелась какая. Но как про тебя услышала — отлегло, правда, страх был, что такой же фифой окажешься, как та… А ты вон какая! Сразу видно — домашняя, не задавака, хоть и не простая, взгляд-то умненький, и культура в тебе чувствуется, интеллигентность. Ты уж меня прости, что я так, по косточкам разбираю. Работаешь-то кем?