Тень мачехи
Шрифт:
— Мне нужно ехать, — сказал он, едва сумев оторваться от ее тепла. — Увезти системный блок, а потом вернуться на озеро — там остались вещи моего деда, я не могу их бросить.
— Я с тобой, — поднялась Таня.
— Нет, — отрезал Залесский. В памяти всплыла фигура медведя: он еще мог быть там, на берегу. Нужно взять с собой ружье — а вот Татьяну брать нельзя, это опасно. — Я вернусь через несколько часов. Просто жди. И отдыхай — тебе нужно отдохнуть после всего случившегося.
Она покачала головой:
— Я не смогу просто сидеть здесь. Отвези меня к Яне.
21
Яна открыла дверь и тут же унеслась на кухню, вопя:
— Таньча, я блины пеку, они ж,
А Таня, уже не слыша Янкиного тарахтения, растерянно смотрела на вешалку в прихожей. Там, среди ярких детских одежек, рядом с рыжей шубой подруги, висела знакомая куртка. А на ней — полупрозрачный пакет с туфлями.
Одежда Макса.
У Яны.
Но почему?… Откуда?…
Мысли стали колючими от недоверия: что всё это значит, черт возьми, неужели неприятные сюрпризы еще не кончились?!! Неужели Янка…
— Тань, ну ты чего тормозишь?… — Яна выглянула в коридор и всплеснула руками, увидев замершую перед вешалкой подругу. — А, да, я ж тебе хотела отдать тряпки этого нелюдя! Ты ведь еще не знаешь, что он Пашку на дороге встретил, когда тот носился по снегу в одних носках, чуть ноги не отморозил. При минусовой температуре, без куртки — а этот упырь отказался его до города довезти! Бросил на дороге, представляешь? Правда, потом вернулся — видать, не всю совесть пропил. Швырнул свои тряпки с барского плеча, и смылся. А Пашка остался дальше мерзнуть. Нет, ну как можно быть таким уродом?
Таня не знала, что ответить — только чувствовала, как уши и щеки наливаются жарким огнем стыда. Как она вообще могла хоть в чем-то заподозрить Янку? Лучшую подругу, которая поддерживала в самые тяжелые моменты! И всегда была рядом. «Макс тоже был, пять лет — и одно время казался мне очень надежным, — внутренний голос зазвучал сухо и жестко. — А выкинул такое, что в голове не укладывается. Но если недоверие к людям пустит корни в моей душе, я потеряю всех, кто дорог».
— Ох, Яна, я поняла, что совсем не умею разбираться в людях, — сказала она. — Как думаешь, это лечится?
— Не знаю. Умела бы я в них разбираться, никогда не вышла бы замуж за Глеба, — хмыкнула подруга. — Так чего, заберешь одежку?
— Заберу. Донесу до помойки. Но прежде… — Таня сняла куртку с вешалки и начала методично обшаривать карманы. В потайном — том, что на груди, слева — ее пальцы наткнулись на что-то твердое, бумажное, растопырившее края от плотного сгиба. Это оказался лист бумаги, сложенный в несколько раз. Черно-белая распечатка с сайта — фото бревенчатого коттеджа и текст объявления: «Продается дом на берегу Волги, шикарное место для отдыха и постоянного проживания…»
— Это здесь он собрался шикарно отдыхать на твои деньги? — с негодованием спросила Яна, глядя на лист через ее плечо.
Татьяна аккуратно сложила лист и спрятала в карман своей куртки. Холодная злость распрямила ее плечи, внутри ощущался стержень — титановый, несгибаемый. «Значит, Макс решил вернуться в Самару, купить коттедж, устроиться, будто ни в чем не виноват… — подумала она. — Нет, дорогой, хрен ты там отдохнешь. Мы с Залесским, как те лисы, вытряхнем тебя из теремка!»
— Видимо, да — и отдыхать, и постоянно проживать, — ответила она Яне. — Отдам это Юре, когда вернётся. А потом мы поедем ловить моего продуманного муженька. Я хочу лично участвовать в его аресте.
— Продуманный, а так прокололся! — фыркнула Яна.
Таня пошла за ней на кухню, устроилась возле стола с покрытием «под малахит» — в тон рабочей столешнице и кафельной плитке, покрывавшей стену. Но, чувствуя, что в душе вновь закипает ярость, поднялась, достала стакан из деревянного шкафчика в русском стиле. Вся мебель на кухне была такой — массивной, сработанной из натурального дерева, с
витиеватой резьбой на фасадах. Татьяна налила воды из прозрачного кувшина, стоявшего на столе, и махом выпила половину.— Он не думал, что встретит Павлика и отдаст ему куртку, поэтому оставил распечатку, а потом забыл про неё, — сказала она, облизнув губы. Вода освежила и немного успокоила, охладив ее ярость — та уступила место уверенности: догонят, они обязательно его догонят! Но эта гонка — ох, ее бы не было, не наделай она ошибок…
Яна перевернула кастрюлю, и сковородка зашипела, принимая в себя остатки теста. Бурление чайника, щелчок — и подруга поставила перед Таней большую кружку чая и тарелку с распаренными, румяными, лоснящимися от масла блинами. Достала сметану, большую креманку со сгущенкой:
— Налетай! — скомандовала Яна. — Устроим девичник, заедим проблемы!
Блины оказались восхитительными — впрочем, что еще было ждать от коронного Янкиного блюда?
— Помнишь, в институте ты на спор испекла триста штук, а Костромин на спор обещал их сожрать? — улыбнулась Таня. — Тогда вы еще не были женаты.
— Дураки были, выпендривались друг перед другом! — хохотнула Яна и слизнула с большого пальца каплю сгущенки, уверенно ползшую к запястью. — Если бы вели себя, как обычно, не скрывали недостатков, то лучше бы узнали друг друга. Может, и не поженились бы тогда.
— Да и я бы за Макса не вышла, если бы вовремя поняла, какой он. Но мы прожили пять лет, Яна! Как я могла быть такой слепой? А всё шаблоны эти, стереотипы: если женился — значит, любит. Если мать — значит, должна любить. Если просят помощи — значит, готовы ее принять…
— Ты о Фирзиной сейчас?
— Ну да. И о Максе, и о своей матери, — опустив глаза, Татьяна помешала ложечкой в кружке с чаем. И вновь подняла взгляд на подругу. — Знаешь, нельзя всё валить на других. В ситуации с Максом я сама виновата. Потеряла бизнес, потому что совершенно забросила дела. Не хотела заниматься аптеками, спихнула их на мужа, и в результате он этим воспользовался. А Марина… Да, я попыталась ей помочь — правда, старалась больше для Павлика. Но что в итоге? Одно радует — парень теперь в хорошей семье. Хотя гибель матери — это, конечно, ужас…
— Слушай, ты что, в её смерти себя винишь? — нахмурилась Яна. — Тань, да она рано или поздно кончила бы именно так! Ее бы все равно прибил сожитель, или спилась бы, или вот так же сгорела. Не в коня был корм, понимаешь? Другая бы на ее месте ухватилась бы за твою помощь и вылезла из дерьма, тысячи людей так делают, тысячи помогают и принимают помощь! А Марина — да она только и рассчитывала всегда на жалость! Поныть-то, разжалобить мастерицей была. И ведь мы все ей поверили, посочувствовали! Но дальше этого дело не пошло — а ты оказалась единственной, кто дал ей ту самую удочку, чтобы ловить рыбу. Ты на работу ее устроила, помогла парнишку одеть-обуть, поступить в училище уговаривала… А она твою удочку — об колено, и снова: пода-а-айте на пропитание! Ох, прости, Господи, что я о ней так! Но это же правда! И правильно, что ты заявление на ее сожителя написала, многие на твоем месте не стали бы связываться — а ты не побоялась. Но кто виноват, что у нас такая система: «вот убьют, тогда и приходите»? Кто виноват, что Фирзина сожителя покрывала, и парнишка признаваться не захотел, и свидетелей не нашлось? И потом, когда Марина к тебе Пашку привезла — ты ведь не отказала, забрала его. Получается, помогала до последнего, делала все, что от тебя зависело. А насчет Макса — ну, знаешь, даже я не предполагала что он настолько подлый! Знать бы, когда за твоей спиной кто-то начинает пакостить — так проблем бы не было. То, что ты слишком ему доверяла — так это всё порядочность твоя. А с другой стороны, как жить в недоверии? Вроде муж с женой, вроде жизнь общая, человек на виду — и что, подозревать его во всех грехах просто ради профилактики? А вдруг обманет? Вдруг украдет? Вдруг зарежет и убьет? Это, извини меня, уже паранойя!