Тень мачехи

— Врачом, — вздохнула Татьяна. — Педиатром.

«Только не работаю уже», — с огорчением подумала она, и тень, набежавшая на ее лицо, не укрылась от внимательного взгляда пожилой женщины.

— А чего вздыхаешь? Профессия-то благородная, — удивилась Петровна. И сдвинула брови: — Или случилось что? Рассказывай, мне можно.

И Татьяна, сама удивляясь своей откровенности, до дна излила душу: рассказала о своих неудавшихся беременностях, о Павлике с Мариной, о предательстве мужа, о полиции и Юрином заступничестве… Только о Пандоре говорить не стала — на это уже не хватило сил, да и лишним это было, и без того тоска. Алла Петровна только охала и качала головой, а потом сказала, взяв Таню за руку:

— Ну, девка, ох и тяжко тебе пришлось! Врагу такого не пожелаешь! А я смотрю — бледная ты, уставшая. Давай-ка мы тебе сейчас ванну горячую сообразим, масла капнем хорошего, пены наведём — понежишься, оттаешь. Я халат махровый дам, его наденешь. И ложись потом, поспи. Сон-то он, знаешь, и лечит, и душу успокаивает! А Юра вернется — так я ему скажу, что отдыхаешь, он поймет. Ох, горе, горе…

От ее заботы, от ласковых слов и участливого взгляда, от тёплого уюта этого дома, хозяйка которого встретила ее так добросердечно, Татьяна вдруг почувствовала, что готова расплакаться. Враз ощутила всю тяжесть, всю горечь испытаний, через которые прошла, проползла, продралась — и силы вдруг кончились. Даже подняться с кресла стало проблемой.

— Ну всё, всё, — приговаривала Петровна, беря ее под локоть и помогая встать. — Пойдем, милая. Пойдем, дочка…

И Таня пошла, украдкой утерев глаза.

Горячая вода сделала свое дело — успокоила, смыла печаль. Выбравшись из ванны, Татьяна влезла в темно-синий халат, слабо пахнущий земляникой, замотала голову полотенцем и прошла в комнату, к которой примыкала ванная. Кровать уже была расправлена, подушки взбиты, край пухлого стеганого одеяла, вздымавшего над постелью белые волны, гостеприимно отогнут. Вытирая волосы, Таня выглянула в коридор — хотела в сотый раз поблагодарить Аллу Петровну. Но та, по-видимому, спустилась на первый этаж. Татьяна забралась в постель, не снимая халата — и рухнула в сон.

23

Залесский вернулся по темноте, быстро взбежал на крыльцо — только выросла и сжалась тень под желтым фонарем. Открыв дверь, крикнул:

— Петровна, я дома!

И удивился, что обычно встречающая его стая четвероногих на сей раз проигнорировала появление хозяина.

— Таня приехала? — спросил он, когда экономка вышла из гостиной.

— Дома Танюша, — ответила та, качнув головой. — Спит наверху, умаялась.

И по этому короткому слову — «дома» — Залесский понял: приняла. Улыбнулся: знал, что именно так и будет. Петровна умная женщина, в людях разбираться умеет.

— А звери где? — спросил он.

— Ой, да цирк с твоими зверями! Пойдем, покажу, — хитро прищурилась экономка.

Он поднялся за ней на второй этаж и через ее плечо заглянул в приоткрытую дверь гостевой комнаты. На кровати спала Таня — непривычно юное, порозовевшее лицо, соболиный изгиб бровей, русые волосы волной огибают маленькое ухо, правая рука под щекой, как у маленькой. А вокруг — разморенный сном зверинец: кошки на кровати, собаки на полу. Возле Таниной подушки — белый кот Тимоша, бубликом, носом в хвост. Микрик пушистым шариком — под Таниным боком. Муся свернулась над ее головой, будто та болит, а кошка — лечит. А на ковре у кровати — задравший лапы рыжий Бим, блаженно раскинувший уши, и серый Грей, уложивший морду на передние лапы и похрапывающий, как мужик.

Залесский хмыкнул — первый раз видел такое, чтобы все его питомцы собрались вокруг гостя, и ноль внимания на хозяев. Тронул Петровну за плечо и попятился, красноречиво приложив палец к губам.

— Пусть еще поспят, — прошептал он, и экономка кивнула, прокралась вслед за ним к лестнице.

Спустившись на кухню, Юрий сел за стол и засунул в рот печенье:

— А молоко есть?

— Сейчас налью, — Петровна достала из холодильника запотевшую трехлитровую банку, наполнила огромный бокал. — Галина Васильевна привезла, сказала, корова отелилась, так что будем с надоем.

— О-ох, хорошо! — отпив и кружки, Юрий вытер ладонью молочные усы. — Ну как вы тут, Петровна?

— Да хорошо, — экономка устроилась за столом, — мы с Таней поговорили, потом она в ванную и спать.

— А говорили о чем?

— О женском, Юра. И вот я всё думаю, думаю… Хорошая она девка. Искренняя. Ты ее не упусти.

— Понравилась, значит? — улыбнулся Залесский.

— Это у вас, молодых: нравится, не нравится, — поморщилась Петровна. — А я душой вычисляю: если человек хороший, мне с ним и сблизиться легко, если нет — я и на ты никогда не перейду, сам знаешь.

— А с ней, значит, перешла?

— Перешла! — закивала Петровна. — Тянуть — даже в мыслях не было. Наш она человек, Юра. Чем-то бабушку твою напомнила — такая же бесхитростная, что ли…

Алла Петровна задумалась, теребя в руках краешек скатерти.

— Она у нас останется?

Залесский помрачнел, в углу рта появилась упрямая складка. Сказал с сожалением:

— Нет. Она уедет, но до поры. Мне нужно одно дельце распутать, а потом ее привезу. Надеюсь, что навсегда. Так что сбудется твоя мечта, Петровна, женюсь, если всё сложится. Ты мне теперь вот что скажи: у тебя деньги есть?

— А как же! Миллионерша я, твоими стараниями. Хотя и без зарплаты бы никуда не делась, сам знаешь.

— Да знаю! — отмахнулся Юрий. — А сколько денег? Я бы у тебя занял.

— Восемьсот тысяч четыреста сорок семь рублей на книжке, и на карте еще двести шестьдесят четыре тысячи, — смеясь, оттарабанила она. — Если тебе нужны, забирай без отдачи.

— Не заберу, мало мне… — он подумывал расплатиться с Василенко из своих, а потом уже спокойно искать Макса — но не хватило бы, даже вместе с деньгами экономки. — Ну да ладно. Ты вот что. Ты мне лучше карту свою дай, а я тебе свою. Или наличку на хозяйство выдам, если хочешь. Мне Таню нужно за город отправить, и чтобы ни в чем там не нуждалась.

— Это из-за мужа её? — понимающе спросила экономка.

— Она рассказала?… Ну да, из-за него. Редкий оказался подонок, — нахмурился Залесский.

Тревога снова зашевелилась в нем, оцарапала изнутри, топорща сухие шипастые ветви. То, что за Максом придется побегать, ему было ясно. Планета большая, он мог прятаться где угодно — ведь, судя по всему, план отступления продумал давно. Пяти дней, которые дал Василенко, явно не хватит. Значит, Таню придется спрятать — оставлять ее в городе опасно, у нелюдей, связанных с криминалом, ничего святого нет. «Я должен уберечь свою женщину, — думал Залесский. — Отправить ее туда, где не достанут — и делать своё дело, не паникуя и не умирая от тревоги. М-да… самая большая война в душе всегда из-за любви, но парадокс в том, что без холодного сердца ее не выиграть».

— Пора собираться, — сказал он, вставая. Взгляд экономки посерьезнел, в нем мелькнуло беспокойство. «Ничего, он справится, — успокоила она себя. — Сильный и умный, дедова кровь».

Залесский поднялся на второй этаж, вошел в гостевую. Присел на кровать рядом с Таней. Она открыла глаза, глянула затуманено, с растерянностью — и, узнав, приподнялась, инстинктивно запахивая халат на груди. В глазах стоял вопрос: что он ей скажет, и вообще — что дальше? Юрий не выдержал — потянулся, поцеловал в заалевшие губы.