Тень мачехи
Шрифт:
Когда Татьяна пришла в себя, она так и лежала в коридоре — на том самом месте, где стояла, выслушивая материнские оскорбления. Нога и рука затекли, плечо болело — по всем признакам, она пролежала в обмороке не меньше часа. Тяжело поднявшись, Таня попыталась дойти до своей комнаты и увидела мать — та сидела за кухонным столом и спокойно читала дамский журнал, сплевывая кожурки от семечек в бело-рыжую пиалу.
Деньги вместе с кошельком нашлись в тот же день, под разорвавшейся подкладкой материнской сумки.
Но после этого приступа Таня поняла, что Пандора не осталась в прошлом. Что она и дальше будет загаживать её жизнь. Вот тогда Татьяна впервые задумалась — а не лучше ли перевестись в другой
Но медицина была детской мечтой. И Татьяна изо всех сил принялась искать разгадку Пандоры.
Бесконечно штудируя учебник психиатрии, как бы невзначай задавая вопросы преподавателям, наблюдая симптомы МДП и шизофрении «вживую», во время учебной практики, она снискала себе славу въедливой отличницы — но ответа на свой главный вопрос не нашла. По симптоматике и особенностям течения Пандора не подходила ни под одно из известных психиатрических или неврологических заболеваний.
Был момент, когда Татьяна склонялась к диагнозу «эпилепсия». Чувство страха, онемение, зрительные и слуховые галлюцинации — все это было симптомами этого заболевания и признаками Пандоры. Схваченная, пойманная, застигнутая — так переводится «эпилептио» с греческого. А Пандора ловила и хватала Таню, когда хотела.
Раньше Татьяна думала, что приступы эпилепсии — которую раньше метко называли «падучая болезнь» — всегда сопровождаются судорогами, пеной изо рта и прочими устрашающими симптомами. Но оказалось, что встречаются и скрытые формы болезни, а также бессудорожные абсансы-приступы. Но при любой разновидности эпилепсии возникает чрезмерная электрическая активность в определенных зонах мозга. И ее можно увидеть на электроэнцефалографии. Татьяна еще в то время, под предлогом частых головных болей, получила направление на ЭЭГ, а потом прошла еще несколько обследований. Всё чисто.
Но она понимала, почему Игорь Анатольевич заподозрил именно «падучую болезнь». Таня, по сути, выдала сегодня классический приступ: с галлюцинациями, двигательным автоматизмом — ведь, хлопая дверью, она не могла остановиться — обмороком и амнезией. И пусть последней не было, но об этом психиатр не знал. Так что можно спокойно поставить ему «отлично» за знание теории и с легкой душой сдаться на его милость: пусть обследует — все равно ничего не найдет.
— Насколько я знаю, для проведения ЭЭГ и томографии не обязательно ложиться в стационар, — сказала Татьяна. И улыбнулась как можно слаще. — Я от обследования не отказываюсь, понимаю, что вы мне добра желаете. Но давайте проведем его амбулаторно. Или в то время, пока я буду находиться в гинекологическом отделении — мне придется лечь туда сегодня.
— По какой причине? — спросил Игорь Анатольевич.
— У меня замершая беременность. Нужно удалять погибший плод. Я узнала сегодня, и уверена, что именно из-за этого случился обморок, — опустив глаза, ответила Татьяна.
— Сочувствую, — сказал он абсолютно равнодушным голосом. — Хорошо, я согласен. В свете открывшихся фактов действительно нет смысла ложиться ко мне в стационар.
«Поверил!… — думала Татьяна, закрывая за гостем дверь. Но на смену облегчению тут же пришло мучительное чувство страха. — Вот только это временная отсрочка. Пандора вернется, и с этим нужно что-то делать. Когда Яна меня выпишет, я уеду в другой город, или вообще в другую страну — и там пройду обследование анонимно».
9
В комнате дежурантов никого не было. Татьяна закрыла за собой дверь и привалилась к ней спиной — ноги всё еще мелко дрожали от страха, словно по венам ходила ртуть. Только сейчас она поняла, как тяжело далась ей беседа с психиатром. Нужно отдохнуть, пока есть время. Все равно от Янки пока
никаких известий, а найденыша еще не привезли с УЗИ и рентгена. Нужно сказать о нем Купченко, пусть позаботится, ведь ее не будет рядом. Надо назначить антибиотики, обработать синяки мазью. Покормить парня, как следует.И сдать его родителей полицейским, мстительно подумала Таня. Выйти в приемник, отыскать папашу — любителя распускать руки. Медсестры говорили, что он сам привез сына. Так вот, она найдет, что ему сказать! И самолично, с огромным удовольствием вызовет полицию.
Голова кружится, надо лечь.
Нетвердо ступая, она прошла вглубь комнаты. Старый диван, впитавший рваные сны дежурных врачей, подхватил рухнувшую без сил Таню, подставил ей поскрипывающее плечо — поплачь, внучка, я все пойму. Но слез не было, и она замерла в тоскливой, плотной тишине.
Луна светила ярко, как в страшном мультике.
Под такой луной она провела немало ночей — напуганная, побитая, разлетевшаяся в куски от гнева собственных родителей. Сколько этих лун выпало на долю мальчишки? Он так остро напомнил Тане о её детстве, как будто они поделили одно несчастье на двоих — несмотря на разницу в четверть века. Как будто он и был ею, девятилетней — той, которую отец поднимал за ноги и драл тяжелым солдатским ремнем. Сейчас она, взрослая женщина, могла защитить парнишку. Перехватить руку его отца, встать между этим мальчиком и его родителями-идиотами, привлечь закон и сделать так, чтобы они боялись даже приближаться к сыну. И она это сделает. Не только ради мальчика, но и ради себя самой. Чтобы хотя бы так остановить СВОЕГО отца и защитить, наконец, ту маленькую напуганную девочку, которая до сих пор в ней жила.
«Меня драли — и ничего, человеком вырос», — сказал как-то ее папа. Ее родной, любимый папа, который мог из-за любого пустяка превратиться в чудовище. И который на похоронах отца — Таниного деда, уверенного, что без ремня сына было не вырастить — вместо трогательной эпитафии произнес всего три слова: «Заройте его быстрее».
Почему, пройдя через подобное, зная, как это больно и унизительно, её папа всё же избивал дочку? А мать?… Ее-то в детстве никто никогда пальцем не трогал. А вот она от души лупила Таню скакалкой, плечиками для одежды, или мокрой тряпкой.
Почему, ну почему многие думают, что бить детей — допустимо, как будто бы это всего лишь воспитание? Будто бы те вырастут и всё забудут: оскорбления, побои, синяки… Не забывается такое. Даже если очень хочешь забыть. Можно попытаться простить, но порой и это не получается. Она-то знает. Она пробовала много раз.
«Если у меня будет ребенок, я никогда с ним так не поступлю», — в тысячный раз подумала Татьяна. «Я — никогда» было ее мантрой, дававшей уверенность в том, что хотя бы для своих детей она сможет изменить мир к лучшему.
Но у нее нет ребенка.
Ее малыши умирают, так и не родившись.
Лунный свет подобрался к носкам ее туфель, и Таня подтянула ноги к себе, задрала на диван, согнув колени.
Она порядком устала от этих бесплодных попыток выносить ребенка. «Почему Бог не дает мне малыша? — думала она, чувствуя, как подступают слезы. — Ведь я любила бы его больше жизни… Ведь я бы десять человек могла воспитать — меня бы на всех хватило!»
А что, если усыновить ребенка из приюта? Она думала об этом не в первый раз. Но эти мысли всегда приводили ее в смятение. Она и Макс что, придут в детдом, посмотрят на детишек, выберут себе кого-то, как щенка в зоомагазине, а остальным скажут — спасибо, вы нам не понравились? Вот ты, мальчик. Да-да, ты — никому не нужен. И ты, девочка, тоже. Потому что у тебя цвет глаз не такой, и стишки ты читаешь как-то без души. Ты, ты и ты — вы все хуже того, кого мы выбрали. И нечего рыдать, это жизнь.