Тень Сохатого
Шрифт:
Гафуров перевел дух, глотнул кофе из стоявшей на столе чашки и продолжил:
— Кстати, гражданин Поляков, это не полный перечень обвинений. Вам также инкриминируется организация покушения на советника мэра Москвы Наталью Ивановну Коржикову. В марте девяносто восьмого. Мы предполагаем, что убийство Голикова и покушение на Коржикову связаны между собой. То есть что и первое, и второе организованы вами. Что вы об этом скажете?
Поляков слушал следователя молча, не перебивая, лишь изредка бросая на него гневные взгляды. А когда наконец тот закончил свою обличительную тираду, ответил:
— Вы
Гафуров развел руками:
— Дело хозяйское! Только ведь вам это не поможет. Уж слишком серьезные у нас улики.
— Будущее покажет, — мрачно ответил Поляков.
Гафуров кивнул:
— Вот это точно.
Он снял трубку телефона и произнес:
— Уведите задержанного. — Затем положил трубку на рычаг и сказал уже Полякову: — Только не думайте, что вам все сойдет с рук. Я взялся за вас серьезно и не успокоюсь, пока не отправлю вас на кичу. До встречи!
После того как Полякова увели, Гафуров залпом допил кофе, затем пододвинул к себе телефон, пощелкал пальцами по кнопкам и, выждав, пока на том конце снимут трубку, сказал:
— Как мы и ожидали, свою вину он не признал… Что?.. Думаю, нет… Нет, нам не стоит беспокоиться. В конце концов он выложит нам все. И даже больше… Нет, у меня нет на этот счет никаких сомнений. Я умею работать с подобными типами… Да… Хорошо. Я возьму это на заметку.
Гафуров положил трубку на рычаг. Затем задумчиво проговорил:
— Ту-урецкий, значит… Ну что ж, если кто-то хочет получить приключения на свою задницу, он их обычно получает. Таков неумолимый закон жизни.
Гафуров улыбнулся, потом откинулся на спинку стула и сладко потянулся, щелкнув суставами.
Погода испортилась с вечера. Внезапно подул холодный ветер. Небо стало совсем черным, и сквозь тяжелые тучи не проглядывала ни одна звезда. Воздух начал сгущаться и влажнеть. Однако вечером Константин Дмитриевич Меркулов чувствовал себя все еще довольно сносно. Мучения начались, когда он лег спать, и достигли своего апогея часам к четырем утра.
Беда была в том, что у Константина Дмитриевича Меркулова ныли суставы. Ныли всю ночь, то и дело вырывая его из сна и заставляя беспокойно ворочаться в постели.
Стоит ли удивляться, что на работу Меркулов пришел измученный, невыспавшийся и злой. К тому же побаливала голова, и усмирить эту тянущую боль не могли привычные ни цитрамон с аспирином, ни анальгин.
Турецкий сидел перед ним на стуле, закинув ногу на ногу. Уж у него-то со здоровьем все было в порядке. Физиономия хотя и озабоченная, но в целом довольная. Вид цветущий. Глаза блестящие. На губах — ироничная усмешка. «Посмейся, посмейся, — сердито подумал Меркулов. — Доживешь до моих лет, вот тогда и посмотрим, как ты будешь смеяться».
Меркулов отошел от окна, сел на стул и спросил, окинув Турецкого недовольным взглядом:
— Я не понимаю, Саня, что тебе не нравится? Что ты пытаешься доказать?
— Пытаюсь доказать? — Турецкий едва заметно усмехнулся и покачал головой. — Нет, Константин
Дмитриевич, погоди, я еще не начал ничего доказывать. А начну я лишь в том случае, если ты мне скажешь, что у тебя есть время, чтобы внимательно меня выслушать.Меркулов устало откинулся на спинку стула.
— Ну хорошо, — пробасил он. — Время у меня есть. Только говори по существу. И поменьше эмоций. Слишком уж ты эмоциональный стал в последнее время. Не знаю, к чему бы это?
Турецкий пожал плечами:
— Старею, наверно.
— Наверно, — кивнул Меркулов. Лицо его разгладилось. Он посмотрел на «важняка» и мягко спросил: — Кофе хочешь?
Турецкого обрадовала перемена в лице начальника, и он улыбнулся:
— Не откажусь.
Меркулов нажал на кнопку коммутатора:
— Марина, принеси нам, пожалуйста, чашку черного кофе и чашку крепкого чаю с лимоном.
— Хорошо, Константин Дмитриевич, — проворковала из динамика секретарша.
Меркулов отпустил кнопку, снова откинулся на спинку стула и сказал:
— Ну, давай, Саня, излагай. С чего начнешь?
— С Полякова, — ответил Турецкий. — Его недавно взяли тепленьким прямо из собственной квартиры, не дав даже позавтракать.
— Невелика беда. Я тоже не каждый день завтракаю.
— Поляков — начальник четвертого отдела внутренней экономической безопасности «Юпитера», — продолжил Турецкий, не обращая внимания на злорадную иронию начальника. — А волнует меня то, что это уже третье дело, связанное с «Юпитером» и Боровским. Первое — убийство Риневича. Тут вина Боровского неопровержима, но мотивы все еще не ясны.
— Плохо, — заметил Меркулов. — Плохо, что не ясны. Теряешь хватку, Саня. Раньше ты так долго не возился.
Турецкий сделал останавливающий жест рукой:
— Погоди. Я продолжу. Второе дело — это дело главного финансиста акционеров «Юпитера» Антона Павловича Ласточкина. Ему инкриминируются экономические преступления.
Меркулов кивнул:
— Так точно, инкриминируются. И, если хочешь знать мое мнение, я на сто процентов уверен, что он виноват. Впрочем, моя уверенность, насколько я понимаю, не имеет отношения к делу?
Турецкий покачал головой:
— Нет, Константин Дмитриевич, не имеет. Когда следователь уверен в чем-то на сто процентов, нужно либо закрывать дело, либо отстранять этого следователя от дела, иначе — труба. Дальше идти просто некуда.
— Ты меня еще поучи, — проворчал Меркулов. — Мальчишка.
— И вот теперь дело…
Дверь с тихим скрипом отворилась. Новая секретарша Меркулова вошла в кабинет и поставила на стол поднос с двумя парящими чашками и вазочкой с сахаром и пакетиками сливок.
— Приятного аппетита, — с улыбкой сказала она, покосившись на Турецкого.
Проводив секретаршу глазами и дождавшись, пока она закроет за собой дверь, Меркулов хмыкнул и покачал головой:
— Видал? Чуть дыру в тебе глазами не проела. А ведь девчонке всего двадцать с небольшим.
— Ну хоть кто-то обращает на меня внимание, — засмеялся Турецкий. И полюбопытствовал: — На практику или насовсем?
— Не знаю еще. Клавдия в отпуске. Она здесь всего третий день. Если понравится, может, оставлю у нас, в прокуратуре…