Тень Сохатого

— Олег редко меня навещал, — с сокрушенным вздохом признался Александр Олегович. — После смерти матери мы с ним почти не общались.

— Не ладили? — мягко спросил Турецкий.

— Не то чтобы не ладили. Просто стали друг другу чужими. Да и были, наверное. — Старик задумался. — Не знаю, почему так получилось, — продолжил он после паузы. — Когда дела Олега пошли в гору, мне вдруг стало казаться, что он относится ко мне снисходительно. И даже с легким оттенком презрения. Как медсестры в благотворительных больницах к больным бомжам. Вроде и обхаживают их, и слова дурного бродягам не скажут, а посмотришь им в глаза — и жить не хочется. Меня это конечно же злило. Кому же хочется казаться неудачником в глазах собственного сына?

— А почему он стал к вам так относиться?

— Ну я ведь всю жизнь проработал школьным учителем. Денег всегда было в обрез. А как перестройка началась, так они меня с женой пилить начали — иди, мол, в бизнес, зарабатывай деньги. Жена, так та даже жестче выражалась. Дескать, что это за мужик, который семью обеспечить не может? Она у меня всю жизнь модницей была. И тряпки новые любила, и технику всякую. Олежка в нее пошел.

Старик Риневич отхлебнул чаю, почмокал губами и продолжил:

— В общем, со временем мы с сынулей совсем перестали друг другу нравиться. Но пока была жива мать, не показывали виду. А после ее смерти прикидываться больше было не нужно. И мы просто перестали общаться.

Турецкий, внимательно выслушавший монолог старика, спросил:

— Александр Олегович, в молодости ваш сын был заносчивым парнем?

— О! — усмехнулся Риневич. — Еще каким! За словом в карман никогда не лез.

— А у него были враги?

— Враги? Гм… — Старик задумчиво пощипал себя за щетинистый подбородок. — Ну и вопросец. Да нет… Так, чтоб настоящие враги, этого, пожалуй, не было. Враги у него потом появились, когда он большим человеком стал.

— Ну, может, был человек, которого он сильно обидел? — не сдавался Турецкий. — Обидел, а потом из-за этого мучился. Я слышал, что Олег Александрович был совестливым человеком.

Старик Риневич вздохнул и кивнул:

— Это правда. Была у Олежки такая черта. Особенно когда выпьет. Он потому и пить не любил, что шибко жалостливым становился. Иногда за рюмкой-другой водки мы с ним… — Тут Александр Олегович внезапно осекся и смущенно покосился на Турецкого. — Вы только не подумайте, что я был собутыльником собственного сына, — поспешно разъяснил он. — Ну, выпивали иногда, по праздникам, как и в любой семье. — Он пожал плечами. — Я считаю, в этом ничего такого нет.

— А я и не спорю, — заверил его Турецкий.

Не встретив возражений, старик приободрился и продолжил:

— Так вот, иногда, принявши на грудь, он начинал припоминать свои грехи. Особенно часто об армии говорил. Все философствовал. «Положим, — говорит, — волка убить можно, потому что он и сам хищник. За него на том свете не спросится. А как насчет беззащитных да убогих?»

Турецкий сощурился:

— Так и сказал — «беззащитных и убогих»?

— Ну, так или примерно так, какая разница? Главное, что он все выяснить для себя пытался — за что с него на том свете спросится, а за что нет.

— Он вспоминал кого-то конкретно? Кого из «беззащитных и убогих» он обидел?

Александр Олегович подумал и покачал головой:

— Да нет, имен не называл. Говорил только, что, когда служил в армии, шибко сильно кого-то обидел. Что-то там у них было. Не то драка, не то еще что.

— А с чем была связана эта драка? — спросил Турецкий. — Какие-нибудь детали он вспоминал?

Старик вновь задумался, но в конце концов лишь развел руками:

— Нет, сынок. Деталей я не помню. Помню только, что как выпьет, так и начнет об этом своем армейском случае размышлять. Я так понял, что сильно ему эта история в душу запала. Олежка мой по молодости лет драчливый был. И вспыльчивый не в меру. Но зато быстро остывал и обиду в душе не хранил.

— Сколько вы с ним не виделись? — спросил Турецкий.

Старик сложил гармошкой морщинистый лоб.

— Да, почитай, уж лет восемь, кабы даже не больше. Я и на похороны к нему не пошел. Зачем? Если он при жизни меня видеть не хотел, так мертвому я и подавно не нужен. Мертвый ведь вскочить да послать куда подальше не может. Так зачем я стану его обижать? Правильно я говорю? Или нет?

Турецкий ничего на это не ответил, лишь неопределенно пожал плечами. Видя, что Турецкий не разделяет его точку зрения, старик горько усмехнулся.

— Вы вот, наверно, сейчас сидите и думаете: совсем нет сердца у старика. Но, уверяю вас, молодой человек, это не так. Верите, нет: порой среди ночи проснусь, и в сердце так засаднит, что жить не хочется. Только ведь былого не исправишь. Так чего тогда кулаками после драки махать? Да и кому от этого польза будет, от махания-то?

Риневич внимательно посмотрел на Турецкого и, поскольку тот все так же молчал, добавил:

— Я не люблю показывать свои чувства, даже когда мне это выгодно. Я, вы знаете, человек столь же спокойный, сколь и самостоятельный. Настолько самостоятельный, что не нуждаюсь в добром расположении властей. Гнев и лесть — фактически аналогичны. Не они ведут человека за собой, а его гадкая натура. Судите сами: и гнев, и лесть делают человека рабом. В первом случае — рабом своих эмоций, во втором — обстоятельств. Поэтому я всегда стараюсь быть независимым и невозмутимым.

— Завидная черта, — заметил Турецкий. — А вообще, вам виднее.

— Вот то-то и оно, что виднее, — кивнул старик. — Так что не вам меня осуждать. Если кто-то и может меня осудить, так только я сам. Ну и еще Олег, царствие ему небесное… — Старик вздохнул и добавил: — В которое, между нами говоря, я не очень-то и верю.

Старик замолчал и задумчиво разгладил коричневой ладонью складку на скатерти.

— Александр Олегович, — вывел его из задумчивости Турецкий, — у вас наверняка остались старые фотографии вашего сына?

— Ну какие-то остались, какие-то — нет. Признаться, я давно уже не просматривал старые альбомы. Я ведь не слишком сентиментальный человек. Предпочитаю жить настоящим, а не прошлым. — Риневич сощурился. — Я вижу усмешку на вашем лице. Наверное, думаете: да какое у тебя, старика, может быть настоящее? А вот такое, какое есть. Все равно оно мне в тысячу раз милее, чем прошлое.

— В таком случае, вы очень необычный человек, — сказал Турецкий.

Старик усмехнулся:

— А я и не спорю. Мой тип людей встречается в природе очень редко. Мы смотрим только вперед. С вашей точки зрения, это дефект, а с моей — единственный способ оставаться бодрым и не подохнуть от тоски и жалости к себе.

— Интересная точка зрения, — сказал Турецкий. — Впрочем, все люди разные…

— И каждый предпочитает жить так, как ему нравится, — заметил Риневич.

Турецкий кивнул:

— Вот с этим согласен. Скажите, Александр Олегович, а армейские фотографии вашего сына сохранились? Или, может, он их забрал?

— Отчего же забрал? Нет, не забрал. Он вообще старыми фотографиями не слишком интересовался. Как раз этим свойством Олег пошел в мою породу.

— Значит, они у вас?

— Гм… Да вроде парочка была. Хотите взглянуть?