Тень уходит последней

Николай, прикрыв глаза, расслабившись всем телом, не двигался.

– Я тебе понравлюсь, - шептала она.

– Верочка, я даже не знаю, что сказать. Ведь я...

– И не говори, - и снова она закрыла ему рот своими губами.
– Не говори, я так не хочу слышать твоей правды. Ври мне, ври, что я - самая красивая, что я - самая сексуальная. И я буду это слушать и оставлять тебя живым.

– Ты - змея?

– Я - кобра. Ты меня боишься?

– Д-да, - прошептал Николай, пытаясь всеми силами сопротивляться ее сильным объятиям с укусами кожи на груди, животе...

Эта девственная сила ее женской любви, переполненная ласками и поцелуями, была настолько мощной, что он снова подчинился ей...

– Вера!...

– Я тебя не отпущу.

– Вера!...

– Ты весь испачкан моей помадой и от тебя воняет спермой, как от кобеля. Жена твоя, как все это увидит, то сразу же тебя убьет.

– А тебе это нужно?
– застегивая пуговицы на рубашке, прошептал Синцов.

– Я не выдержала. Ты ко мне еще придешь?

– А как мертвецы могут ходить, - легонько оттолкнув со своей груди ее руку, Николай продолжал застегивать на рубашке пуговицы.

– А пошли, пошли ко мне домой! Ну, Коленька, - и ухватив Синцова за рукав рубашки, с силой потащила его за собой из салона своего внедорожника к дому.
– Отец в дальней комнате, не бойся его, - прижавшись к его лицу своими губами, прошептала Вера.
– Ну, быстрее...

Тусклый свет в прихожей, застеленной ковром, позволил им пройти очень тихо по узкому коридору в ванную комнату с большим зеркалом.

Николай, замерев у зеркала, осматривал свою темно-бордовую рубашку, ища порывы ткани или отметки на ней от Вериной помады.

– Да не бойся, жена же на работе, а дочка, она еще у тебя маленькая, разве поймет что-нибудь.

– Так...

– Не оправдывайся, - и снова стала горячо целовать его лицо, губы, виски.
– Я против твоего развода, я не хочу быть змеей, Коленька, - и, заглядывая ему в глаза, ожидает от него какого-то то ли согласия, то ли протеста.

– Я сам не могу понять, как это со мной произошло.

– Дурачок, - чмокнув Николая в нос, Вера включила в смесителе воду, делая ее теплой.
– Помойся, а я пока поглажу твою одежду. У тебя, надеюсь, стиральная машина есть дома?

– Естественно, - ожидая, пока не выйдет из ванной комнаты хозяйка дома, Николай держал руки на поясе брюк.

– Снима-ай, думаешь, я его не рассмотрела? Глупыш!
– улыбнулась Вертилова.
– Мойся!
– и, нагнувшись, стянула вниз с него брюки и, чмокнув в выпуклость на трусах, вышла из ванной.

...Свет от ночника тускло освещал часть светло-серой, больших размеров керамической плитки, закрывшей свободную от шкафов стену кухни. Приставленный к ней узкий темно-каштановый стол на несколько персон с темно-синими чашками, из которых поднимался белесый пар, привлек внимание Николая. Осмотревшись, он почему-то поежился:

– Вера, такое впечатление, что вы из другого мира.

– "Вы"?

– Ты и отец, - поправился Синцов.

– А-а-а. Нет, не хочу на эту тему сейчас говорить.

– Наверное, твой любимый писатель Спилберг?

– А чего шепчешь, Коля?
– прильнула к его уху Вера.
– Вообще-то нет. Мои любимые писатели - это Куприн, Гоголь, Пушкин и ты, - и сильно прижалась своими губами к его щеке.
– Ты тоже любишь в своих детективах мистику.

– Мистику?

– Ну, да. А что, это не так?
– Вертилова перегнулась через плечо Николая и заглянула ему в глаза.

– Ты когда-нибудь воровала?

– Нет. Хотя, бывало, когда отец давал мне деньги купить что-то в магазине, я потихонечку откладывала некоторые монеты себе и покупала помаду, пудру. Но папа об этом не знал.

– А ты убивала людей?

– Ну, выдумаешь такое!
– поморщилась Вертилова.

– Предавала?

Вера, сев рядом с Синцовым, подвинула поближе к себе чашку с чаем, и, наклонившись к ней, сделала несколько маленьких глотков.

– Да, а как без этого.

– И не боялась, что об этом узнают.

– Боялась, - в произношении этого слова Николай не услышал никакой ее чувственной нотки. Она произнесла эту фразу как обычное слово, не несущее в себе никакой важной информации, а сказала просто, как привычные слова - хлеб, вилка или какой-то другой обычный предмет, которым мы постоянно пользуемся.
– А к чему ты такие вопросы задаешь?

– Я - предатель.

– А-а-а, - усмехнулась Вера и посмотрела в глаза Синцова.
– Но мне этого от тебя не нужно. Я даже не знаю, захочу ли еще раз с тобой повторить все то, что только что у нас с тобой было.

– Спасибо, - вздохнул Николай.
– Тогда я пошел.

– Да, уже полдевятого вечера, пора, - потянулась Вертилова.
– Я люблю сильных мужчин, которые меня раздирают на части.

– Все равно, спасибо, - почему-то сказал Синцов, выходя из кухни.

– А зачем тебе был нужен мой папа?
– остановила Николая вопросом Вера.

– Я хотел написать о нем хорошую статью.

– Правда?
– Вера подошла к Синцову и, с силой ухватив его за плечо, и, развернув к себе, прошептала.
– Это ему сейчас очень нужно, Коленька! Не торопись, сейчас оденусь и отвезу тебя домой, подожди, - и подтолкнула его в спину, назад в кухню.
– Ты, уж, извини меня. Погоди, погоди, я сейчас, - и, открыв тумбочку, достала из нее бутылку из-под шампанского. Подала ее ему и попросила, - открой пробку, только смотри, чтобы сургуч в вино не просыпался.

Николай лезвием ножа подцепил пробку и вытащил ее из горлышка бутылки. Налил в подставленные перед ним фужеры и наполнил их.

– Ну, кавалер, жду тоста от вас, - Вера не сводила глаз с Николая.
– Синцов, ну?

– За вас, мадам, - выдавил на лице улыбку Николай, и, чокнувшись, несколькими глотками выпил налитое в него темно-бордовое, очень сладкое вино.

В голове тут же стало как-то свободно, словно что-то тяжелое, мешающее мыслям, сдвинулось с височной части мозга куда-то в сторону и пропало.

– А теперь за твою дочку, - наполнила фужер Николая Вертилова.
– Ну, за мой тост, выпиваем.

Николай снова выпил вина и только сейчас, оставив его немножко на языке, еще раз распробовал его. Сладкое, приятное на вкус и тягучее. Изумительный напиток.

– А почему бутылка в сургуче?
– заплетающимся языком спросил у Веры Николай.

– А потому, что оно не простое, а сливово-малиновое.

– Вот как?
– Николай попытался встать из-за стола, но тут же еле удержался на ногах.