Тень Великого Древа

От барышень Сомерсет перешел к своей сестре – Нексии, - и стал без зазрений совести ее чихвостить. Девушкам нельзя рисовать, закон природы. Если дама увлекается искусством, то ее мозги в опасности. Проза – еще куда ни шло; поэзия или музыка – уже скользкая дорожка, а живопись – точно беда: кровлю снесет, кукушки поселятся. Это как стрела в голову – нет шансов, что мозг уцелеет. Я Нексию и так, и этак уламывал: брось ты свои картинки! Лучше крестиком вышивай, или не знаю, лютню купи! А она – ни в какую. Все ее черти тянут к холсту, и вот вам результат: совсем улетела в облака, точно этот корабль из Шиммери. Кстати, тетя Карен, вы слышали про шиммерийский шар? Святые боги, да это же открытие!.. Ладно, потом. Так вот, все бы ничего, если б она не втрескалась в Ориджина. Сначала влюбилась, потом нарисовала портрет – и тогда уж совсем помешалась. Разговоров только: Эрвин то, Эрвин сё, он самый такой, он самый сякой… Как начался мятеж, я в радость: авось, теперь ее попустит. Но где там, только хуже стало! «Эрвин такой храбрый, пошел против владыки и против Перстов, он прямо аааах!..» Заставила меня поехать на фронт, прямо к Ориджину, о чем-то там предупредить. Слышите, тетя Карен? Чуть не пинками выперла из кампуса: «Езжай же! Моя судьба – в твоих руках!» Ага, конечно. Плевать было Ориджину на предупреждения, как шел в столицу – так и пришел. Я только зря простудился. Но потом еще хуже…

Таким живым был рассказ племянника, что Карен, забыв о всех невзгодах, смеялась до слез. А тут подошел случай, как Нексия в замке Шейландов вышла к столу нагишом. Эдгар стал убеждать сына, что уж здесь она точно не виновата: ее заставили Ульяниной Пылью. Сомерсет крепко стоял на своем: да какая там Пыль, я же сам видел – это ее обычная болячка, эрвинское помешательство! Эдгар сказал: Нексию нужно пожалеть, ведь потом, под влиянием Пыли, она пыталась убить Ориджина, счастье, что он был начеку… Сомерсет и тут не уступил: папенька, она все выдумала, неужели не видишь! Это женские хитрости: сперва будто покушалась, а потом в слезы: «Ах, я так виновата, чем могу искупить… Милорд, возьмите меня прямо сейчас, иначе совесть сведет…» Под общий хохот отца и тетки Сомерсет окончил:

– …меня с ума. Эй, вы не слушаете! Раз так, теперь на мне – печать молчания.

Он опечатал свои губы, но потом отлепил краешек, чтобы сказать:

– Да, она еще карту сперла. Стратегическую.

– Карту я дал ей сам, - возразил Эдгар. – Нексия отбыла с важной дипломатической миссией.

– Конечно! – фыркнул Сомерсет и вновь налепил печать.

Тогда Эдгар сказал сестре гораздо теплее, чем прежде:

– Знаю, что ты не терпишь крыс. Но Хартли – особенное дело: она лучшая в мире советчица. Смотри, я спрошу: как думаешь, Хартли, у сестры есть деньги?

Зверек повел мордочкой из стороны в сторону.

– Ни эфеса?

Хартли вновь покачала головой.

– А она признается в этом?

Еще одно «нет».

– Так я и думал, - кивнул Эдгар и подвинул к сестре бумажный конверт.

– Спаси…

– Не смей благодарить. Я ничего не давал, это кто-то забыл на столе.

Пряча смущение, Карен сменила тему:

– Что за история с военной картой?

– Да вот, захотел сделать ставку. Но меня не ждут за игровым столом, потому попросил Нексию…

– Ты же не азартен.

– А бывают не азартные еленовцы? Все мы такие в глубине души.

– Но ты осторожен, как черт.

– Так и играю по маленькой…

Карен поняла, что дозрела до вопроса:

– Расскажи мне про нынешние игры. Что творится на поле?

– Ну, тут у каждого своя забава. Шейланд пожирает Север, Нортвуды с Ориджинами пытаются отбиться. Путевцы разгромили шиммерийцев и отняли уйму очей. Адриан согнал Минерву с трона. А наш дорогой Генри Фарвей прибирает к рукам Альмеру. Очень успешно, должен сказать. Домен альмерских герцогов уже за ним, на очереди графства Блэкмор и Дэйнайт. Орда уходит в Степь через эти графства. Она добьет остатки альмерских войск, а потом пройдет Фарвей и соберет земли без боя.

– Значит, все как прежде? Обычные забавы лордов?

– Земли и власть… - кивнул Эдгар как-то неуверенно и почесал шейку Хартли. Крыса возразила: «Нет».

Он сказал:

– Твоя правда, Хартли: кое-что изменилось. То бишь, Фарвей играет старую партию, но остальные… Деньги, земли, власть – уже не главный приз. Скажем, шаваны грабят, но важней для них – вера в Гной-ганту. Без него никакой орды бы не было. А закатники и шейландцы точно так же верят в Избранного. Взять Первую Зиму – вкусно, кто спорит, но главное – чтобы Избранный победил.

– Войскам нужны знамена, так было всегда.

– О, нет, сестра, это больше, чем знамена. Скорей, идеи, которые греют сердца. Гной-ганта – символ правоты шаванов, доказательство их веры. А Избранный – надежда черни и маленьких людей. Если банкир из крошечного графства может стать святым, то и простолюдину дорога открыта. А Ориджины, наоборот, воюют за закон Праматерей, за пирамиду с дворянами наверху. Их Агата – символ того, что мир всегда был устроен правильно.

– По-твоему, идет война за веру?

– Обрати внимание: даже корона империи мало кому нужна! Ориджин покинул столицу, чтобы сразиться с Паулем. Минерва тоже отдала трон без боя. Спросишь: за веру ли все воюют? Нет, за идею. Или за правду – кто как ее понимает. А еще точнее: за будущее. Каким станет будущее мира – вот что сейчас на кону.

– А наше будущее – каким ты его видишь?

Эдгар взял Карен за руку:

– К чему лукавить, сестренка: у меня и у тебя никакого будущего нет. Хоть бы у детей появилось.

Сомерсет сорвал с губ печать, чтобы пристыдить отца:

– Ну, папенька, опять! Мы же с тобой обсуждали. Ты похож на старика, когда так говоришь.

– Что делать… Карен, хочешь поехать с нами? Вернуться домой, в родные места.

– Очень хочу, – признала она. – Только не могу без мужа. Страшно боюсь за Менсона, пока он в столице. Одного не оставлю.

И спросила, раз уж о том зашла речь:

– Касательно идей… Как ты считаешь, в чем идея Адриана?

– Не знаю, - развел руками брат. – До войны была искра и поезда, теперь – нечто большее.

– По-твоему, он – тиран?

– Я бы выразился мягче: Адриан хочет изменить мир. Но так резко, что мир может сломаться.

– Мир сломан последние двадцать лет. Впрочем, целые фрагменты остались, Адриан найдет, что добить.

Эдгар издал унылый смешок. Все, что он делал, носило оттенок уныния.

– Представь себе, Перчинка: я увлекся рифмоплетством. Сочинил вот несколько строф, поделюсь с тобою.

Граф Эдгар Флейм подал сестре сложенный листок. Она развернула, ожидая прочесть нечто трагичное и дурно срифмованное. С большим удивлением увидела детскую считалочку.

– Забавно, - сказала Карен и принялась ждать, когда брат объяснит ей, в чем состояла шутка.

Эдгар молчал. Он и Сомерсет, и даже Хартли имели серьезный вид. Лишь тогда она поняла. Двадцать два года назад Карен в последний раз видела ключ к фамильному шифру дома Лайтхарт. Конечно, считалка поменялась с тех пор, но принцип кодирования остался прежним.

Она прочла еще раз и вернула листок брату.

– Я еду во дворец, нельзя иметь это при себе. Но у меня прекрасная память на поэзию.