Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна

Как я потом выяснил, фамилия у этого человека и впрямь была Большой. Кстати, он приходился дальним родственником матери Глеба. Когда она только переехала в Москву, то у этого самого Большого сперва и поселилась. Потом, после того, как он попытался её изнасиловать, – она съехала от него куда подальше.

Работал этот человек охранником в том самом жутком детском садике, что находился прямо за дедушкиным домом. Не знаю даже, как его там черти не съели. Хотя...

Впрочем, наша первая встреча не омрачила дальнейших отношений. Не могу сказать, что я подружился с Большим, но отношения у нас сложились ровные. Дело всё было в том, что я тогда частенько убегал из дома по ночам, отправляясь на всякие сатанинские сборища, проходившие в том числе и в помещениях жуткого детского садика. Там я, собственно, и познакомился как следует с Большим.

Человек это был психически не совсем уравновешенный, сильно пьющий, а ко всему прочему ещё и маньяк. Во дворе детского сада он закопал с десяток трупов. Даже могилы их нам показывал.

Закапывал он их, кстати, не очень-то глубоко, а потому запах гниющих трупов легко пробивался сквозь землю и ощущался на тех местах весьма отчётливо. И если зимой ещё было нормально, то летом...

Вот, помню, шел я как-то мимо того садика. От дедушки домой шел. Жаркий вечер стоял, душный. Ветра нет никакого, воздух влажный, дышать тяжело. Вот прохожу мимо садика и чувствую этот странный, какой-то приторно-сладкий запах мертвечины. Будто густое облако этого запаха повисло над детским садом. Аж вырвать тогда захотелось, – так противно стало.

Окрестные обыватели тоже, конечно, замечали этот запах. Но они-то не знали об источнике его происхождения. Я вот я знал.

Большой, кстати, впоследствии умер от цирроза печени. В декабре шестнадцатого это случилось.

Да... Знаете, я даже не знаю, стоит ли мне гордиться знакомством с этим человеком? С одной стороны, конечно, – это так здорово, иметь знакомого маньяка! Сами подумайте: у какого количества людей были знакомые маньяки? С другой стороны, человек это был не очень-то приятный...

Эх, сейчас у меня уже почти нет времени, а то бы я вам рассказал поподробнее и о сатанинских сборищах, и о Большом, и о наших с ним шизофренических разговорах. Интересные это были разговоры...

Жаль, времени у меня почти не осталось.

Впрочем, обо всем том, о чем я на успел рассказать как следует сейчас, – я ещё поведаю вам в следующих своих книгах.

Так, с маньяком пока закончили.

Что касается политики.

Рассказывать тут можно очень долго. Отдельную книгу, пожалуй, про это писать надо. Здесь всё равно всего не изложишь. Времени же у меня остаётся совсем чуть-чуть, а потому буду краток. Потом когда-нибудь напишу обо всём этом подробнее.

Итак, школьная жизнь в «Протоне» была до невозможности политизирована. Просто до невозможности! Любой твой жест (даже то, как ты, прошу прощения, естественную нужду отправляешь) трактовался политически. И это не преувеличение. Это у нас была норма жизни.

Наша 737-я школа была просто переполнена всевозможными политическими тусовками и сектами. Можно было бы даже сказать, что едва ли не все идеологическое разнообразие планеты было представлено в нашем здании.

Тут, впрочем, надо сказать одну очень важную вещь: да, конечно, водились у нас тут личности всякие, встречались и монархисты, и социал-демократы, и монархо-социал-демократы (да, бывало и такое; я, кстати, одно время к их числу принадлежал), но основной тон происходящему задавали представители двух самых многочисленных у нас политических направлений, – то есть фашисты и анархисты.

Да, если говорить о нашей школе в отношении политическом, то она именно что была анархо-фашистской. Сторожилы мне говорили, что когда-то в девяностые анархистов здесь было больше, чем фашиков, но к тому времени, когда я перевёлся сюда в шестой класс, – перевес уже явно был на стороне чернорубашечников.

Эх, как же жалко, что я сейчас уже не успею поведать вам обо всех тех тончайших политических отношениях, которые складывались в те времена у нас в школе.

Не успею я также рассказать и про свой ранний политический опыт. Про то, как создал «Армию объединенных социалистических профсоюзов». Про то, как писал всякие погромные, совсем в духе «Лимонки» статьи в «Журнал патриотического школьника». Про то, как вместе с товарищами боролся против точечной застройки. Мы тогда, помню, поджигали (да и вообще всячески поганили) строительную технику, подбрасывали бомбы в офисы строительных компаний, совершили даже налёт на полицейский участок. Не успею я вам рассказать про то, как сделался потом фашистом и начал ходить на занятия в эсэсовской форме, как участвовал в чудовищном, хотя и напрочь замолчанным нашими СМИ погроме, как вступил в «Арийский террор», как собирал вместе с дедом взрывные устройства в домашних условиях, как посреди ночи бегал с канистрой бензина вокруг машины главы управы нашего района, поливая её содержимым этой самой канистры, пугливо озираясь по сторонам и приговаривая: «У-у-ух, вра-а-ажи-и-ина-а-а! У-у-ух, Сталина на тебя нет!».

Не рассказать мне теперь и про то, как я чуть было этого самого главу управы не взорвал. Про то, как в страхе ждал ареста после того, как «Арийский террор» разгромили. Про то, как помогал я потом своим бывшим товарищам. Про то, как ходил с друзьями на Болотную для того, чтобы бить там смертным боем всяких там навальноидов. Как устраивал с теми же товарищами всякие политические шоу и акции прямого действия. Как обратился в марксизм, как вляпался на этой (и не только на этой) почве в целый ряд скандалов на идеологических скандалов. Как перезнакомился с огромным количеством интересных людей, оказавших мне потом большую помощь в террористической деятельности.

Про то, наконец, как создал организацию с диковинным названием «Революционные школьники города Москвы» и как угодил за это под суд.

И уж тем более не успею я вам рассказать про то, как поддерживал Путина и одно время даже возглавлял наш местный финал «Молодой гвардии Единой России».

Впрочем, обо всём этом мы ещё когда-нибудь поговорим. Но потом. Не сейчас уже точно.

Попробуйте-ка лучше просто понять, как я себя чувствовал, когда только пришёл в 737-ю школу.

Я ведь туда пришёл не откуда-нибудь, а из благочинной, благопристойной, благополучной и в политическом отношении совершенно стерильной школы 711. Это ведь была типичнейшая школа для хороших деточек, детей чиновников не слишком высокого ранга и бизнесменов средней руки. Там гордились своими медалистами!

И вот из этого душного, убогого, морально и умственно ограниченного благопристойно-мещанского болота – я вдруг ни с того ни с сего попал на альпийские луга. То есть оказался в 737-й школе.

И всё мне вокруг казалось таким необычным, таким заманчивым, – что всё первое полугодие, проведённое там, я просто пил, пил, безостановочно пил окружающую меня атмосферу. Я пил, упивался и не мог напиться. Всё мне было мало.

И я был пьян.

Но пьян я был не от вина, а от того удивительного духа, который окружал меня со всех сторон.

Он был повсюду. Именно его-то я и пил.

Знаете, 737-я школа в те времена походила на что угодно, но только не на среднестатистическую российскую школу. Больше всего она мне напоминала бункер НБП в лучшие его годы.

Впрочем, если уж по правде говорить, то весь «Протон» был таким.

Знаете, тут я могу рассказать вам одну историю.

В «Протон», как известно, входит много школ. В том числе две пойминских. После того, как эти две школы к нам присоединили, – в одной из них сделали началку, а в другой разместили среднюю и старшую школы.

Вот в той самой школе, где теперь учатся с пятого по одиннадцатый класс, – на двери одного из туалетов уже много лет красуется надпись: «Геннадий Бурбулис».

И сколько дирекция ни пыталась с этим бороться, – всё без толку. Уж и надпись сколько раз стирали, и дверь сколько раз менять пробовали, – а всё равно заветные слова школота всякий раз восстанавливает.

«А при чем здесь бункер НБП?» – спросите вы. А при том! В лимоновкой бункере ведь на двери туалета красовалась точно такая же надпись!