Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна

Когда я вышел из раздевалки, то в самом разгаре была большая перемена.

Делать мне было нечего. Я побродил малость по этажу, а потом, когда прозвенел звонок, отправился на балкон. Там я спокойно уселся в мягкое, обитое бежевым кожзаменителем кресло и задумался.

Я подумал о том, что вот, мол, постепенно начинаю привыкать ко всему творящемуся здесь бардаку. Ещё пару дней назад я думал, что секс – это не про меня, что его у меня, наверное, и не будет никогда, а если и будет, то когда-нибудь в отдалённом будущем. Лет в тридцать, быть может, со своей женой. И то не факт.

Прошло всего два дня, – а для меня уже секс в порядке вещей, хотя ещё позавчера я о нём даже мечтать не решался. Да, никогда не знаешь, как жизнь повернётся…

Тут я внезапно почувствовал себя очень уставшим. Я склонил голову на бок. Мне хотелось спать, ноги ломило, как при простуде, голова немного болела. Я уже начинал проваливаться в сон, как тут услышал приятный девичий голос.

– Не спи, – замёрзнешь! – сказала сидящая в паре метров от меня девочка.

Я поднял голову, чтобы на неё посмотреть.

Это была высокая миловидная девчонка с длинными светло-русыми волосами, собранными в аккуратный хвост. У неё были очень пухлые щёки, сильно вздёрнутый нос и красивые голубые глаза, обрамлённые пышными ресницами. Она была похожа на добрую мышку из мультика. Одета красавица была в школьную юбку и белую блузку. На ногах её красовались туфли-лодочки.

Она сидела на таком же, как и я, кресле и аппетитно ела чипсы. Ноги он положила на стоящий рядом колченогий табурет. Вид у неё был такой… Аристократичный, что ли?

Словом, как я её увидел, так сразу мне вспомнился Захер-Мазох со своей «Венерой в мехах».

– Поди сюда, – сказала она, глядя не на меня, а в окно. – Садись рядом.

Сказано это было таким властным, повелительным голосом, что я не осмелился перечить.

Я робко подошёл и сел рядом с властной красоткой.

– Чипсы будешь? – спросила она, всё по-прежнему не смотря на меня.

– Нет, спасибо. – робко ответил я.

– И правильно! – сказала он вдруг с какой-то пугающей уверенностью, чуть кивнув вперёд головой. – Ты и так жирный.

Я расстроился. Её слова мне как обухом по голове были. Это, разумеется, было написано у меня на лице. Моё расстройство, то есть. Она это, конечно, заметила.

– Да ла-а-ан!.. – Весело протянула она. – Чо ты как ондатра, которую веслом по башке ударили?! Не расстраивайся ты, ну, – не расстраивайся! – тут она прервалась, а потом продолжила.

– Знакомиться давай! Меня Ангелиной зовут. Фамилия – Летуновская. А ты кто такой?

– Я Марат Нигматулин. – ответил я по-прежнему робко.

– Оч приятно, – сказала она, теперь уже глядя прямо на меня. – Сорян ещё раз за то, что жирным тебя назвала. Это правда, просто, так что прости. На правду – не обижаются. – она опять сделала паузу. – Я сама жирная, – тут она похлопала себя по животу чистой рукой. – Кстати, ты татар по нации-то?

– Ага, – ответил я. – Русский татарин.

– Это хорошо-о-о… – с наслаждением протянула Ангелина. – Я полька.

– Полька? – удивился я.

– Ага, полячка, – подтвердила девчонка. – У нас тут целая община в школе.

– Община? – ещё больше удивлялся я.

– Да, человек пятьдесят поляков у нас, – ответила полька, продолжая жевать. – Мы, поляки, тут все куркули. Живём – дай бог всякому! – тут она перекрестилась по-католически. – Короче, живём как у Христа за пазухой! Gloria tibi, Domine!

Она опять перекрестилась, а потом решила позвать Соню и Свету, сидевших чуть дальше, возле тренерской. Мы не видели их из-за стоящего прямо на проходе шкафа.

– Эй, манды!.. – крикнула полька. – Пизды. Блядь! Идите сюда.

Никто не подошёл и не отозвался.

– Да это просто свинство какое-то! – воскликнула Ангелина и свистнула во все лёгкие.

– Совсем там уснули что ли, дуры, блядь, недоделанные?! Идите сюда, живо!

За шкафом послышались тяжёлые вздохи и возня.

Через минуту к нам подошли Соня со Светой. Чипсы они уже доели и сейчас поедали конфеты «Птица дивная».

– Ульяна, блядь, чо звала нахуй? – спросила у Летуновской рассерженная Соня. – Тебе делать больше нечего, кроме как нас тут ворошить?!

– Гнездо со змеями ворошить никогда не поздно, – меланхолично ответила Ангелина, откидываясь в кресле.

«Почему они назвали её Ульяной? – подумал я. – Ведь её зовут Ангелиной». Развить эту мысль я не успел, так как между нами очевидно завязался разговор.

– Тут вон какого интересного товарища к нам принесло. – сказала полька, указывая на меня пальцем. – Эдакий индивид может быть вам интересен.

– Это как же? – с сарказмом спросила Соня. – Некрасивый он! Да и вообще – так себе! Очень он нам по-твойму нужен?

– Нет, Марат, посмотри, какая культура! – сказала Ангелина, поворачиваясь ко мне. – Хоть и первой категории, а всё одно – рабы. Согласись, а? – тут она мне подмигнула, улыбаясь при этом.

– Я в рабах не больно разбираюсь, – честно признался я.

– По мне – всё одно: хоть первая категория, хоть какая, – раб есть раб. Если он борется со своим рабством, – то это хорошо, тогда он революционер. А если ему в рабстве нравится – другое тогда дело. Он тогда, получается, холоп, холуй, шаромыжник. Вот! – воскликнула Ангелина, хлопая меня чистой рукой по плечу. – А ты головастый парень! Не поляк часом? Может, польский татарин? Я знаю, – и такие имеются! А вы учитесь у него, холуйки! Давалки вы, блядь, сраные! Человек дело говорит, – обратилась к ним прекрасная полька.

Света и Соня стояли как оплёванные.

– Сядем, – сказала Соня своей подружке, чтобы разорвать временно воцарившуюся тишину молчания.

– Сядем, – ответила Солнцева.

Девочки сели.

– Меня зовут Соня, – сказала девочка с ангельским личиком, глядя мне прямо в глаза. – Соня Барнаш.

«Жидовка? – подумал я. – Не похоже, вроде. Внешность стереотипно славянская.».

Соня, обладавшая невероятной проницательностью, как мысли мои прочитала.

– Да не жидовка я! – вздохнула она. – Гречанка я. Из Крыма.