Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна

– Почему же? – с интересом спросил у меня учитель.

– А потому, – отвечал я, – что нет на самом деле ни того, ни другого.

Все ахнули. В классе послышался шёпот. Обсуждали меня.

– Как же это так, что нет ни человека, ни общества? –удивлённо спросил Сергей Александрович.

– А так, – отвечал я, не теряя уверенности, но обретая всё большую громкость в голосе, – что вот сказано в учебнике – «Человек и общество», но не сказано ведь, какой именно человек. А ведь ещё в начале XX века немецкий биолог Ганс Гюнтер установил, что существует как минимум 24 различных вида людей!

Как только я упомянул Ганса Гюнтера, – учитель окончательно успокоился и расплылся в улыбке.

– А ведь разница между этими видами огромна! – с невероятным пафосом продолжал я. – Она доходит до полной биологической несовместимости.

Тут надо понять, что, к примеру, русский человек отличается от негра как от обезьяны.

Собственно, негры в биологическом смысле слова от обезьян почти ничем и не отличаются.

Фактически, негры – это и есть развитые обезьяны. Они настолько к ним близки, что даже могут иметь детей от обезьян. То есть если негр осеменит обезьяну, то она родит ему детей, а вот русская девушка негру ничего не родит.

Однако не только негры так отличаются от нормальных людей. Ещё более разительные отличия наблюдаются у евреев. Они так сильно отличаются от русских людей, как осёл отличается от коня. Евреи вообще не могут беременеть от кого-то, кроме других евреев. Это связано с тем, что среди них тысячелетиями культивировались близкородственные скрещивания. Именно поэтому-то они такие уродливые: носы – хоть пальто вешай, уши –что у чёрта, губы – вообще ужас.

Этим же объясняются их чудовищная, почти животная агрессивность, их доходящая до абсурда жадность и поразительная склонность к извращениям.

Евреи очень агрессивны по отношению к другим видам людей. Они постоянно предпринимают попытки их уничтожить.

Для этого они развращают нашу молодёжь сексом, наркотиками и рок-музыкой, для этого они переписывают историю и так далее. Тут-то мы и подходим к теме общества вплотную. Дело в том, что на самом деле никакого общества не существует вовсе. Миф о существовании некоего абстрактного общества был придуман и внедрён в общественное сознание посредством скрытой пропаганды на телевидении евреями-сионистами. А внедрили его в годы Перестройки.

Внедрили для того, чтобы разрушить СССР, ибо Советский Союз – это была свободная от влияния сионизма страна!

И в СССР до Перестройки так и учили, что нет никакого общества, а есть разные объединения людей: нации там, классы и так далее. Между ними идёт непрерывная борьба: классовая, соответственно, национальная и так далее.

Вот это-то и есть правда! А все эти байки про общество, про демократию – это, извините, попперианский бред, и на этом надо кончать!

Всё, я закончил, – наконец произнёс я и немедленно выдохнул.

Класс взорвался аплодисментами.

Сергей Александрович был очень доволен.

После всего этого косплея Геббельса (не самого удачного, надо сказать) я в страшном волнении спустился с кафедры, чуть не грохнувшись на пол, и сел на своё место. Честно говоря, до стула я дошёл с трудом: от волнения едва на ногах держался.

Сергей Александрович говорил ещё долго.

Речь его была прекрасна.

Говорил он складно, живо, но при этом вполне литературно, никогда не запинался. Он умело вплетал в свою речь длиннющие цитаты на латинском, греческом, немецком и французском языках, постоянно шутил и вообще блистал своей глубокой эрудицией и ораторским искусством.

Я, честно говоря, поразился тогда широтой его кругозора. Он так свободно сравнивал то, что писал о человеке Платон с тем, что писал Руссо, Ницше и Маркс. Он приводил пространные цитаты из их сочинений, притом всегда сначала на языке оригинала, а потом уже в переводе. При этом он всегда пояснял лексические тонкости, разные значения тех или иных слов и так далее. При этом, однако, речь его не была громоздкой. Ветвистые аргументы он сводил к лаконичным обобщениям, сводя к общему знаменателю Маркса и Блаженного Августина, Платона и Сартра.

Словом, не каждый профессор МГУ смог бы такую речь произнести. Но о дремучем невежестве наших профессоров я расскажу потом.

А тогда я сидел, слушал себе Сергея Александровича и думал. Думал о том, как же хорошо быть учителем в школе. Знай только морочить ученикам головы латинской тарабарщиной. Выходи себе к доске – и болтай что в голову взбредёт. Короче, работа непыльная, хоть и платят мало. Это ведь тоже дело поправимое: вымогательство никто ещё не отменял. За пару лет, глядишь, и на квартиру собрать можно. Но зато можно спать с хорошенькими ученицами (или учениками, – кому как нравится), орать и ругаться сколько влезет, вообще творить всякий произвол и чувствовать себя важной шишкой.

И вот тогда-то я для себя решил: во что бы то ни стало буду учителем истории в школе, как Сергей Александрович.

И до того я размечтался, что подумал, как было бы хорошо закончить истфак МГУ, уехать в какой-нибудь провинциальный городок (в Осташков, например) и устроиться там учителем в школу. Потом купить себе небольшую хрущёвку, бедно обставленную ещё советской мебелью, жениться на красивой девушке и жить. Просто жить. Ну, книжки там писать и так далее. Со старшеклассниками шуры-муры крутить, деньги из родителей тянуть, мировой сионизм на уроках обличать и вот это вот всё.

Короче, мечтал я об эдакой пасторальной, простой, как палка, но при этом романтичной жизни провинциального учителя. Надо сказать, мечту эту я лелеял до конца десятого класса.

Короче, именно после знакомства с Сергеем Александровичем я всерьёз решил стать учителем.

Урок закончился. Все стали расходиться.

– До свидания, Сергей Александрович! – сказал я, выходя из класса.

– Зайдёшь сегодня ко мне? – спросил учитель, подмигивая мне правым глазом.

– Сегодня не могу, – ответил я. – Домой спешу.

– Ладно… – немного расстроено ответил он, слегка кивая головой.

– Я зайду завтра, – сказал я, желая его ободрить.

– Да, заходи после уроков завтра, – устало сказал Сергей Александрович, потирая глаза. – Пока.

– Да. До завтра, – с улыбкой ответил я.

Мы пожали друг другу руки.

Ладони у Сергея Александровича были жесткие, как дерево, и шершавые, как наждак.

Я вышел из класса.

На лестнице ко мне подошёл Миша.

– Марат, тут такое дело. – начал он. – Спросить просто хотел…