Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна

Нина Ивановна положила трубку.

Я стискивал зубы от негодования. От такой подлости ко мне на время вернулись силы.

Тогда-то я и понял, почему говорят, что «наглость – второе счастье». Старая немка была просто иллюстрацией этой поговорки.

– Вы свободны, – сказала старуха полицаям. – Можете идти.

Фээсбэшники молча удалились.

– Ты тоже иди, – брезгливо бросила она мне.

Я встал и пошёл. Точнее пополз. Меня отколотили так, что я едва стоял на ногах и вынужден был постоянно держаться за стены, чтоб только не свалиться.

На лестнице я встретил Мишу с Денисом.

– О-о-о, Мара-а-ат! Это ты после застенка? – спросил поражённый Миша.

– Ага, – прохрипел я. – Иду себе, за стены держусь…

– Поэтому и застенок! – вставил Денис.

Опираясь на своих одноклассников, я побрёл на первый этаж.

– Миша… – обратился я.

– Да, чего? – отозвался Стефик.

– А что это было? – спросил я, опустив голову.

– Она вечно сюда этих гадов водит, – ответил он. –Полиция сюда к нам ходит постоянно, прокуратура там, фээсбэшники вот пришли… У Нины Ивановны как кто подозрительный заведётся, – она тотчас же звонит этим пидорасам. Ты, кстати, очень даже ничего держался так! Молодец прям! Некоторых на скорой увозят после этого всего.

– И неужели никто с этим ничего не может сделать? –простонал я.

– Ты, Марат, только не думай! – отрезал Миша. Жаловаться – забудь! Она тебя мигом в дурку или детдом упечёт. Сколько уже таких жалобщиков упекла! А детдом, – ну, тот, который рядом с нами, – это реально зона, и коли туда попадёшь, – кранты тебе, Нигматулин.

– Света белого не увидишь! – вставил Денис, закуривая. – Там пытают и насилуют круглые сутки. Реально тюрьма. Вешаются многие.

Мы спустились на первый этаж. Там меня уже ждал тот самый мальчик, которого я якобы избил. Рядом с ним стояла Нина Ивановна. Заметив меня, они о чём-то стали шептаться, а потом тот мальчик ушёл.

Решили, видимо, что выдать меня за агрессора не выйдет. Денис и Миша довели меня до скамейки. Там меня уже ждал мой рюкзак. Вскоре приехала мама. Лицо её было перекошено от злости. Описывать последовавший за этим скандал я не буду. Он был скучным и однообразным. Старая немка всё строила лицемерные улыбочки, душеспасительно призывала «подумать над своим поведением» и так далее. Мама ругалась и называла гадёнышем. Короче, ничего интересного.

Пожалуй, только одна реплика мамы достойна быть здесь приведённой: «Тут к тебе так хорошо отнеслись, а ты что делаешь?!».

При этих словах Нина Ивановна едва сдерживала смех.

И знаете: именно в тот момент, когда я, совершенно раздавленный пытками и клеветой, смотрел на лыбящуюся харю Нины Ивановны, – ко мне пришла твёрдая решимость бороться до конца.

Я понял, что этой гадине меня сломить не удастся, что победа будет за мной. Я одолею эту кикимору во что бы то ни стало!

В тот день я выходил из школы с болью в пояснице и гордо поднятой головой.

 Глава пятая. Блудница вавилонская.

На следующий день после этого позорного (для всей российской системы образования) случая я направился в школу с твёрдым намерением во что бы то ни стало продолжать борьбу. И ничто (даже жуткая боль чуть пониже спины) не могло выбить из моей башки это самое намерение и подточить боевой дух.

Путь от машины до школьного порога я преодолел легко. Нет, не так. Это расстояние в сотню метров я буквально пролетел, – так был окрылён своей непоколебимой решимостью. И даже боль в ногах перестала ощущаться на время.

Боль, кстати, была такой, как если бы я пробежал марафон без подготовки.

Итак, пришёл я, значит, в школу. Ну, переоделся, понятное дело, и пошёл на урок. Первым уроком была у нас математика. Сидел я себе на уроке, писал, слушал, примеры решал, но думал-то вовсе не о математике.

Я обдумывал ту речь, которую толкну на перемене. Это будет настоящий динамит! От такого эти мрази точно придут в неописуемую ярость! Думать обо всём этом было так волнительно, что я едва мог усидеть на стуле.

Я постоянно ерзал, во всём теле ощущалось какое-то приятное покалывание, а ещё мне страшно хотелось в туалет.

С трудом я дотерпел до конца урока. Всё. Следующий урок – русский язык.

Стрелой сбегаю по лестнице на третий, слегка морщась от боли. Иду к своему кабинету. Ноги трясутся, – волнуюсь. Каждый шаг даётся с трудом.

Подхожу к кабинету. У дверей толпится народ. Нам до звонка в кабинете обычно заходить не разрешали.

Боялись воровства. Вот и сейчас поэтому весь класс был возле дверей.

Я встал у стены прямо напротив двери в 35-й кабинет.

Я расслабился, сделал глубокий вдох, выпрямил спину и начал.

«Минуточку внимания! Объявил я, хлопнув в ладоши. Сейчас я буду читать проповедь!».

Все сразу всполошились, достали телефоны.

«Подожди, Марат! Подожди хоть минуту, пожалуйста, – сейчас телефон достану!» – слышалось отовсюду.

Когда все развернули свою аппаратуру и на меня уставилось два десятка объективов, – я начал.

«Господа! – произнёс я. – Тема моей сегодняшней проповеди воистину животрепещущая! Сегодня мы поговорим о тех наижутчайших грехах и наиомерзительнейших пороках, в которых погрязли наши школьные учителя. Говорят, когда-то наша российская школа была чистой девственницей. Возможно, это и правда. Не знаю. Сейчас, во всяком случае, она превратилась в распутнейшую блудницу вавилонскую!».

Уже после этой многообещающей преамбулы я был прерван волной ликующих криков.

«Правильно ты их! Давно пора!» – орали со всех сторон.

После того, как первая волна народного восхищения спала, – я продолжил.

– Каков по-вашему должен быть учитель, господа? –вопрошал я громовым голосом, звучно разносившимся по смолкшему коридору, гулко отдававшим на каменных лестницах.

– Кротким! – вопила толпа. – Справедливым! Добрым!

– Вот именно! – подтверждал я. – Таким учитель должен быть в идеале. А теперь оглянитесь вокруг! Что вы повсюду наблюдаете?

Толпа злобно загудела.

Я плавно провёл в воздухе рукой: на полтона ниже, мол. Когда вернулась тишина, – я продолжил.

– А мы вместо кротости, ума, трудолюбия, терпения – повсюду лицезреем наглость, невежество, лень, гнев и другие пороки! – вопил я на всю школу. – За примерами далеко ходить не надо. Возьмём хотя бы нашу Снежану Владимировну. Вот она, – блудница вавилонская!

Тут я снова был заглушён ликующим гулом толпы.

Меня слушали уже не только одноклассники.

Казалось, весь этаж оторвался от своих дел и повернул свои уши ко мне.