Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна
Шрифт:
Иду я, помню, там в такое время.
Под ногами хлюпает и, омерзительно клокоча, стекает в канализацию покрытая нефтяными пятнами мутная вода. Деревья стоят кривые, голые, уродливые. Люди идут навстречу сгорбленные, угрюмые. И даже дома кажутся какими-то грязными, почти заброшенными, а вид их до невозможности угнетает, заставляет чувствовать себя жалким. И настроение у тебя грустное, меланхолическое, почти декадентское.
Идёшь и чувствуешь себя коммунистом в Берлине начала 1930-х. Фашисты рвутся к власти, атмосфера тяжёлая и мрачная, настроение тревожное и
Кстати, именно на этой улице вплоть до самого недавнего времени жил, утопая в богатстве и чудовищной декадентской роскоши, Денис Кутузов. Не так давно он переселился в Бутырскую тюрьму.
Но об этом я ещё расскажу далее…
Собственно, это из его окна летом частенько звучала музыка.
Он жил в красивом доме бежевого, почти жёлтого цвета на стороне поликлиники. Окна его огромной квартиры выходили на Физкультурный и Новозаводскую.
Эх, подумал сейчас о Денисе и сразу вспомнился куплет из школьной народной песни.
Всю её приводить не буду. Большая очень.
Поётся она на музыку «Шумел сурово брянский лес…».
А куплет я вспомнил такой:
Он настоящий был школяр:
Курил кубинские сигары
И пах он прямо как Анчар
И пел свободно под гитару.
Вот как про Дениса сказано, ей-богу! Он и сигары курил кубинские, и воняло от него на милю дешёвой парфюмерией, и под гитару он пел неплохо.
Таков был Физкультурный днём.
В сумерках же он мало отличался от других подобных улиц Москвы. С наступлением темноты он делался мрачным и пустынным.
Фонари там никогда не горели, прохожие появлялись редко и вели себя трусливо, стараясь быстрее просочиться в подъезд или иным образом покинуть неприветливую улицу.
Её внешний вид в сумерках производил очень гнетущее впечатление и наводил мысли о чекистах, о залитых кровью грязных бетонных полах, о жутких подвальных застенках.
Ко всему прочему там вспоминались все те леденящие кровь истории, что в огромном количестве гуляют нынче по Интернету. Их, вроде, крипипастами ещё называют.
Мне, должен сказать, этот англицизм не по вкусу. Я больше люблю такие рассказы просто жутью называть.
Словом, в сумерках Физкультурный имел вид довольно пугающий. Сами представьте.
Ночь. Тёмная узкая улица. Ни одного фонаря не горит. Мрачные громады домов над головой нависают. Вверху чуть виднеется тёмный небесный купол. Дворы освещены лишь тусклым, но почему-то очень резким светом от закрытых решётками ламп, закреплённых над дверями подъездов. Видом своим они напоминают те, что можно видеть во всяких заброшенных бункерах.
Противный свет этих ламп льется на покрытые трещинами кирпичные стены, заставляет деревья отбрасывать зловещие тени. Так и кажется, что притаился кто-то в кустах и пристально смотрит на тебя, выжидает…
Вот, думаешь, сейчас из-за тёмного угла вылезет вурдалак, схватит тебя да и унесёт в преисподнюю.
Особенно жуткий вид имели задворки стадиона. Сырой и мрачный пустырь, где деревья пробиваются на свет божий сквозь асфальт и горы мусора. И хотя всё это было
вроде как за забором, забор этот был так себе. Железные прутья, сквозь которые лазили дикие собаки.Короче, всё было на виду.
Однако перенесёмся-ка мы лучше на другую половину Физкультурного – ту, что примыкает к Сеславинской.
По духу своему она очень отличается.
Скажем для начала, что Физкультурный проезд там делается ну совершенно узким. Это, собственно, и не проезд уже, а скорее проход. Однополосное движение, тишина и спокойствие. Местечко это тоже имеет весьма заграничный вид, но только напоминает оно не широкие и светлые улицы Парижа, а узкие и мрачные закоулки городов Южной Европы, Неаполя или Барселоны. Там так же темно даже в самый ясный и солнечный день, так же холодно и сыро даже в самую жаркую погоду. Днём гулять там абсолютно неинтересно.
А вот ночью – другое дело.
Там суть вот в чём.
Тротуар там идёт аккурат вдоль фасада. Окна жилых домов прям на уровне глаз проходят.
Фонарей на той улице нет в принципе, но не больно они там и нужны. Идущего от окон света вполне достаточно, чтобы не угодить ногой в яму и не грохнуться.
Вот, помню, прогуливаюсь я там ночью.
Иду себе бойкой походкой, со скуки ломаю концом трости стебли растущих у дороги лопухов. А в метре от меня высится глыба могучего кирпичного здания.
И кажется мне, что гуляю я не по Москве с её спальными районами, а по центру Флоренции. Уж очень похожа была вот эта длинная кирпичная стена самой обычной на первый взгляд хрущёвки на стены легендарных, почти сказочных палаццо.
И вечно в такие минуты вспоминался мне Гумилёв со своей «Болоньей».
Я частенько останавливался возле горящих тёплым светом окон, подолгу прислушивался к ведущимся по другую их сторону разговорам, а иногда и подглядывал за творящимися там вещами. При этом казалось, будто царящие там тепло и уют сквозь толстые стёкла проникают в этот холодный и враждебный мир, наполняют собой и моё сердце.
Такое чувство охватывало меня в те минуты, когда хоть краем глаза доводилось увидеть чьё-нибудь семейное торжество или стать свидетелем того, как мать укладывает ребёнка в кровать. Но гораздо чаще приходилось слышать жалобы на тяжёлую жизнь, злое начальство и несправедливую власть, мольбы, вздохи и причитания, а не весёлые шутки и разудалые тосты, и тогда на душе мне становилось тяжко, в сердце поселялась тоска, а в голове вертелась одна только мысль: «Как же мне помочь этим людям?».
О том, куда она меня заведёт, вы ещё узнаете.
Итак, я возвращался в десять, а то и в одиннадцать вечера.
Умывался, переодевался и (правильно!) садился за книги.
Читал я в то время разное, но всё больше по ораторскому искусству и групповой психологии.
Думаю, вы догадываетесь, о чём я.
Если нет, скажу прямо.
В те годы меня мучил один важный вопрос: как превратить людей в своих покорных рабов?
Ответ на него оказался более очевидным, чем я ожидал. Но об этом позже.
Итак, читал я много, притом читал разное.