Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна
Шрифт:
Именно там я находил то, что было мне так нужно, то, что я так любил.
А я любил смотреть на фотографии загорелых упитанных мальчиков, нежащихся под ярким солнцем на пляжах Крыма и Каталонии.
Когда я вспоминаю эти невинные фотки сейчас, то меня охватывает не столько возбуждение (хотя и оно тоже), сколько ностальгия по теперь уже навсегда и безвозвратно ушедшему беззаботному детству. Впрочем, это даже не ностальгия, а скорее просто бесплодные грёзы, лезущие в голову из-за тяжёлого нынешнего положения.
В отличие от тех мальчиков на сделанных анонимным
На том же каталонском пляже я никогда не мог толком расслабиться. Вечно был в напряжении. Постоянно втягивал живот. Всё боялся, что отец начнёт попрекать меня полнотой. Этого я боялся больше смерти. Я делал всё возможное для того, чтобы родители (а особенно отец) мою фигуру ни в коем случае не увидели. Пляж я просто ненавидел.
Нет, конечно, мне нравилось плавать в тёплых водах Средиземного моря, но и в такие минуты я не забывал об осторожности.
Те мальчишки, снятые метким фотографом, что называется, в моменте, были такими свободными, такими раскрепощёнными! Так расслабленно и лениво валялись они на песке, с таким нескрываемым удовольствием лопали мороженое и чипсы.
На всех фотографиях они были запечатлены расслабленными и беззаботными. Они никого не стеснялись и спокойно демонстрировали всему миру свой нежный жирок.
Да что там!
Казалось, они специально красовались неведомо перед кем. Будто они только и ждали, что этого фотографа-педофила.
Но это был обман. В фотках не было ничего постановочного, ничего надуманного и натянутого.
Мальчики вели себя так просто потому, что это для них было естественно. Свобода была у них в крови. Их кровь была полна свободой и сахаром.
И я завидовал этим мальчишкам, так весело проводившим тогда время на крымских, таманских, каталонских, греческих пляжах.
Завидовал потому, что понимал: такого в моей жизни не будет никогда.
Теперь уже точно.
Моё детство вообще прошло. Как-то очень быстро и по-дурацки.
Сначала вроде детство-детство лет эдак до семи, а потом бац – и школа, все дела. На детство времени не было.
Не было у меня и того периода, когда мальчишки читают Стивенсона или рубятся в стрелялки. Вместо этого я в 11 лет влез в политику и с тех пор не вылезал оттуда.
А дальше 737-я, вот это вот всё. Жизнь моя вообще проходила как-то очень странно. Даже когда я сам оглядываюсь назад, то удивляюсь: неужели это всё было со мной?
И знаете? Ещё тогда, лет в двенадцать, наверное, в моей душе зародился тот самый конфликт, который мучил меня до самого последнего времени. Это была странная внутренняя борьба. Борьба политика, философа и революционера против обычного мальчика.
Собственно, это был мой мучительный выбор жизненного пути. Выбор, который я в конце концов сделал.
Теперь-то это для меня и вовсе не проблема. Будущее моё теперь определено: быть мне профессиональным революционером и баста. Отступать теперь уже поздно.
Тогда, однако, всё было по-другому.
Я постоянно об этом
думал и ужасно мучился. Мне, как я уже писал, жутко хотелось быть эдаким обыкновенным мальчишкой, как у Марка Твена в книгах. Я страсть как хотел быть вот таким вот обычным, простым, буквально стереотипным. Более того, я много раз пытался изменить себя и стать таким вот простым.Попытки эти всегда были жалкие, убогие и смешные.
Я не мог быть простым.
Когда я пытался говорить так, как у нас все подростки говорят, то это выглядело так, будто очень неумелый политический провокатор и по совместительству выпускник филфака МГУ настойчиво пытается внедриться в банду малолетних преступников.
Все только глаза таращили, когда я пытался хоть немного опроститься.
Однако эти мои приступы острого желания быть как все довольно быстро проходили.
Во-первых, в школе за мной сразу закрепился статус пророка и мага. Надо было соответствовать. А во-вторых, эти приступы перебивались другими, куда более мощными волнами неуёмной гордыни и жуткого тщеславия.
С одной стороны, конечно, я мечтал, жаждал стать обычным человеком, обывателем, мещанином. Да, я хотел выбрать диван из «Икеи» и отдых в Турции, телевизор «Филипс» и квартиру в новостройке, «Форд Фокус» и дачу в Подмосковье. Да, я хотел быть потребителем, одномерным человеком, жлобом. Хотел, но не мог.
Не мог потому, что мечтал о великих свершениях, о горящей Москве и вступающих в неё танках, о бомбах над Англией и превращённой в радиоактивный пепел Америке, о грандиозном реванше за Холодную войну и склонённой к ногам русского солдата Европе.
И каждый раз, когда я ел шоколадку, то чувствовал укор от самого себя. Я хотел быть обывателем и ненавидел в себе обывательщину. Я хотел быть политиком и гнал политику прочь из своей головы. И я страдал.
Однако победа революционера над мещанином была уже тогда предрешена. Её определил заранее третий фактор – книги.
Мои наполеоновские планы подпитывались от книг, от чтения, а не читать я не мог.
Конечно, пытался я отбросить хоть на время Ницше и Гитлера и почитать приключенческие рассказы Джека Лондона или романы Дюма.
Но всё было тщетно!
От приключенщины меня тошнило. Я снова и снова возвращался к серьёзной политической литературе, и снова и снова моя голова озарялась туманными апокалиптическими видениями грядущих политических битв. И вся напускная простота и обывательщина иссыхала, подобно осеннему листку осыпалась трухой и уносилась ветром прочь.
Попытки помирить моего внутреннего Геббельса с сидящим пока в душе Томом Сойером также не дали результата.
Политик во мне победил. Но победил он относительно недавно, в самом конце 2018 года. Тогда же перспектива его победы была довольно туманной.
Когда я сейчас оглядываюсь на то время, то понимаю, что уже тогда всё было предельно ясно. Но мне двенадцатилетнему очевидное пока не было таким очевидным.
Итак, моя тогдашняя жизнь текла себе и текла, и я плыл по ней, думая о том, куда же меня в конце концов пригонит этот мутный поток?