Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна

Губкин и вся эта компания были минималистами. Всем прочим оргиям они предпочитали простое бухалово. Это куда менее накладно, да к тому же секс и еда отвлекают от главного. То есть выпивки.

Описанные мною выше оргии, закончившиеся для Лазаренко белой горячкой, в сущности, тоже были тем самым бухаловом.

Вот и тогда они собрались у Румянцева и просто стали жрать ром и коньяк, почти не закусывая. Так продолжалось несколько дней.

На исходе ни то второго, ни то третьего дня Губкин вышел на балкон покурить. Он был мертвецки пьян.

Ну, вышел, закурил. Курил он, кстати, только «Беломор», а потому и пахло от него соответствующе.

У нас, впрочем, этот запах любили.

Считалось, что настоящий школьник должен пахнуть крепким донским (или кубинским) табаком, убийственным контрафактным одеколоном и, разумеется, бухлом. Желательно ромом или абсентом, но ни в коем случае не виски.

Не знаю, как вам, но мне это всё, честно говоря, очень нравится. В этом есть какое-то непримиримое сопротивление навязчивому и липкому духу нашего беззубого времени. Сейчас, когда повсюду распространяются разные детокс-секты, биохакинг и тому подобная дрянь, – разделять такую систему ценностей уже есть акт большого гражданского мужества.

Поэтому, собственно, я и восхищаюсь некоторыми порядками российской школы.

Многие обычаи школяров идут вразрез с существующим сегодня мейнстримом.

И это замечательно.

Такие социальные практики должны всячески поддерживаться.

Однако вернёмся к Губкину.

Он вышел на балкон и закурил. Стоять ему было трудно, ибо он был пьян. Поэтому незадачливый курильщик сел на скамейку, специально поставленную там Румянцевым для неравнодушных к табаку друзей.

Сам Сашка тоже покуривал и травку, и табачок, но страстным любителем не был.

Очень скоро Губкина разморило, и он заснул.

Да, прямо на балконе.

Там его и нашли утром.

Он сидел на скамейке с закрытыми глазами. В толстых, пожелтевших от табака пальцах была стиснута недокуренная папироса. Пока он замерзал на балконе, его друзья валялись в дупель пьяными и лыко не вязали. Помочь ему они, разумеется, не смогли. Ночью была метель. Труп его запорошило снегом.

И это было прекрасно!

Так, во всяком случае, говорят те, кто видел.

Так умер Губкин.

На его могильном камне есть надпись: «Растратившему всё!».

Автор этой эпитафии – Света Солнцева.

Что касается Лазаренко, то его срок наступил через полгода. В июне 2016-го он снова ушёл в запой, но третьего прихода белочки не дождался. Умер от инсульта.

Что касается Румянцева, то он здравствует и поныне.

С того времени он уже успел бросить школу, не окончив даже девяти классов, и заняться мошенничеством (под руководством тони Боженко, разумеется), побыть какое-то время в бегах и поукрываться в заброшенных деревнях русской провинции, потом вернуться в Москву и по поддельным документам поступил в Финансовый университет при правительстве России, проучиться там с отличием два курса, а потом бросить учёбу, не выдержав тотального мещанства и скудоумия своих однокашников, и возвратиться к жизни честного грабителя.

Короче, теперь Румянцев – настоящий Арсен Люпен. И выглядит, кстати, соответствующе.

Однако вернёмся к делу.

Как вы уже, наверное, догадались, в нашей школе любили выпить и закусить. Таковы были наши традиции! Ими мы славились на всю Москву. Впрочем, славимся и теперь. Вспомнился один куплет из школьной песенки как раз про это:

Выпью я одеколон,

Закушу котлетой,

Буду прыгать под музон

Я с девчонкой этой!

А дальше там было:

А девчонка хороша!

В труселя б забраться!

– Покури-ка гашиша,

Будем мы ебаться!

Очень крепкий то гашиш, –

Он пизду раскроет!

Секс крутой тебя, малыш,

С головой накроет!

И так далее. Песня длинная. Заканчивается она так:

Буду девушек ебать

Всю свою житуху,

Каждую я буду брать

В жизни этой шлюху!

Таких песен у нас в школе ходило множество. Их и не сосчитать-то. Детская фантазия богата на такие вещи.

Что касается первого приведённого мною куплета (в самой песне он идёт третьим), то да, у нас очень даже пили одеколон и всякую парфюмерию. Предпочитали розовый лосьон и «Шипр». Последним у нас часто заменяли слишком дорогой (для некоторых) абсент.

Точно так же наливали пахучую жидкость в стакан, опускали туда кусочек сахара, потом клали его на специальную ложку (или как там эта штука правильно называется?) поджигали и наблюдали за тем, как горящий и плавящийся сахар медленно капает в напиток, окрашивая его не столько в белый, сколько в мутно-серый цвет. Потом пили. Обязательно залпом и до дна. Не все могли…

Вот так у нас пили «Шипр». Ложку для сахара, понятное дело, часто заменяли большой вилкой. Но выглядело всё равно красиво.

С розовым лосьоном было иначе. Его у нас просто мешали с колой или детским шампанским. Эту смесь обычно потягивали от нечего делать в столь редкую у нас летнюю жару.

Однако это всё для бедных, для рабов низших категорий.

Впрочем, даже среди них многие отказывались пить эту бурду. Все, у кого хоть немного водились деньги, пили настоящий абсент и виски с колой, как мой отец.

Но абсента много не выпьешь. Он и дорогой, и крепкий больно. Да и сахара сколько ни добавляй, – а полынь чувствуется.

По-настоящему народным был у нас другой напиток.

Называли его по-разному: «Буратино», «Карлсон», «Буря», «Розовый слон»... Но чаще всего просто – «Сладкая смерть».

И он полностью оправдывал своё название.

Готовили это пойло так.

Сначала делали брагу. Из неё (путём двойной перегонки и фильтрации) получали чистый спирт. С помощью сифона его насыщали углекислым газом. Потом туда доливали заблаговременно сваренный сахарный сироп и что-нибудь для вкуса и запаха. Фруктовый или ягодный сок, приятно пахнущие эфирные масла и всё в таком духе. Иногда ещё красители пищевые добавляли. Всё. Напиток готов. Крепость его колебалась обычно от 50 до 80 градусов.