Тихий дом

Рано утром выходили мы из нашего домика, где снимали комнату, по влажным камням шли извилистыми улочками к морю. За сетчатыми заборами наливались соком виноградные гроздья, абрикосы, груши, гранаты, хурма, а вон там повыше выглядывают из-за листьев изумрудные плоды фейхоа - у меня от одних названий кружилась голова. Каждый день мы пробовали какой-нибудь тропический плод, а я еще собирал для гербария листья, хвою, лепестки и раскладывал их между страниц книг из школьной программы, которые меня заставляли читать каждый день в обязательном порядке. На пляже, пока не было отдыхающих, я бродил по берегу моря, разглядывал рачков, крабов, рыбешек, безбоязненно подбирающихся к самой кромке сонной утренней прозрачной воды. Осторожно, чтобы не распугать морское население, входил в воду и плавал там до озноба. Потом грелся на берегу, сидя на лежаке, и неотрывно разглядывал море, небо, корабли, чаек и соседей по пляжу.

Картина передо мной не была статична: менялись и цвет морской воды, и глубина неба, и яркость солнца, и даже люди то обгорали, то кричали, то засыпали, то жевали - это напоминало кино, в котором я становился актером. А вот и местные предприниматели: фотограф с пластмассовыми шариками, внутри которых крошечные цветные изображения смеющихся загорелых людей по колено в пенистой волне; следом за ним старик разносит пушистую сладкую вату на палочке; а вон и полная веселая мороженщица с фанерным коробом на плече, а вот и темноликий продавец лакированных ракушек, брелков, пакетов с рекламой "Мальборо", черных очков и войлочных курортных шляп. Бабушка иронично улыбается им вслед и полушепотом произносит: "Местные бизнесмены! Никогда тут не было советской власти".

За нашими спинами метрах в двадцати высится стена, выложенная из природных камней, над ней плывут половинки людей в белых панамах и соломенных шляпах - там набережная, оттуда веет шашлычным дымком. Там прижались к подпорной стене ряды столовых, кафешек, лавчонок курортных товаров, душевые и солярии для обеспеченных курортников по рублю за час. Подходит обеденное время, бабушка протягивает мне белую пластмассовую фляжку, кошелек и пакет. Осторожно огибая всюду лежащие тела, добираюсь до лестницы, поднимаюсь на раскаленный асфальт набережной, в густой толпе проталкиваюсь к ларьку с пончиками, занимаю очередь. От запаха жареного теста и кофе с молоком рот наполняется слюной, я стойко терплю: сейчас я мужчина и кормилец. Чтобы отвлечься от навязчивых кулинарных желаний, рассматриваю море, совсем не такое как вблизи, сверкающее жидким серебром, зовущее за горизонт, куда уплывают гигантские белые корабли.

Ко мне приближается красивая девушка лет двадцати в белом платье и черных очках, я отодвигаюсь, чтобы пропустить её - не ко мне же пришла такая красавица! Нет - ко мне. Она белозубо улыбается, снимает очки, обволакивает меня зелеными глазищами с длинными загнутыми ресницами, протягивает пончик и что-то говорит полушепотом о каком-то хорошем мальчике, который на жаре терпеливо стоит в очереди, глотая слюнки, - оказывается, это она обо мне. Я почти в обмороке, я смущен и удивлен, что-то бормочу вроде благодарности, девушка улыбается, ее прекрасное лицо совсем близко, от нее вкусно пахнет кремом для загара и чем-то еще таким родным и сладким - так должно быть пахнут все красивые взрослые девушки. Наконец, она распрямляется, взмахивает рукой и царственной походкой удаляется в перекрестии сотен мужских и женских взглядов. Очередь молчит и искоса разглядывает меня. Что это было, почему со мной? Пожалуй, не стану рассказывать об этом приключении бабушке, скорей всего выглядел я полным болваном.

Но как приятно вспоминать о девушке, она как белая чайка, прилетевшая из далеких краев в нашу обычную жизнь... Та белая фляжка до сих пор лежит на полке в шкафу. Примерно дважды в год, в самые жаркие дни лета я бережно, как хрустальную, беру ее в руки, снимаю верхнюю крышку-стаканчик, отвинчиваю пробку, вдыхаю запах кофе, до сих пор живущий внутри, тут же перед моим влажным от пота лицом с облупившимся носом появляется загорелое красивое лицо девушки в белом платье, она по-прежнему улыбается, сверкая белыми зубами, протягивает горячий пончик в сахарной пудре, говорит приятные слова, а я вдыхаю запах крема и еще чего-то сладкого и чувствую себя смущенным недотепой, абсолютно счастливым.

Случались на юге и дожди, прозрачные, пенистые, прохладные; и даже настоящий шторм, когда огромные мутные волны с шумом и брызгами перелетали через парапет набережной и обливали гуляющих зевак, а те визжали, кричали, фотографировали и пребывали в шумном восторге. Однако шторм быстро затихал, выглядывало яркое солнце, дворники убирали выброшенный на берег мусор, и всё возвращалось: жара, пот, пузыри на плечах, облупленные носы и не проходящая жажда, и вечерний голод от вездесущих запахов жареного мяса и специй. Но самое главное - можно было снова плавать в пронизанном солнцем мелководье, сидеть у кромки воды и рассматривать серебристую волну, перистые облака на синем небе, белых чаек и белоснежные корабли, уплывающие за горизонт. И конечно же мечтать о том, как и я вырасту и уплыву в далекие страны, где пальмы растут прямо на улице, а бананы и папайи падают тебе под ноги, а ты лениво поднимаешь и надкусываешь, обливаясь потом и приторно-сладким соком, а вокруг танцующей походкой расхаживают дивные красотки с зелеными глазами в белых платьях, приветственно улыбаясь, обдавая сладкими ароматами кремов и духов, а вечером в приморской таверне жуешь сильно перченое мясо, запивая терпким красным вином, любуясь яркими переливами роскошного заката.

Эти светлые воспоминания из детства плавали вместе со мной по солнечному мелководью моря и моей памяти.

У волнореза глубина чуть больше двух метров, солнце касается дна почти вертикальными прохладными струнами, чем ближе к берегу, тем больше золотистого света, тем гуще частокол лучей, тем ярче блещут струны морской арфы. Поднимаю голову над водой, выстреливаю из трубки струю воздуха с роем солёной дроби, оглядываюсь. Пляж наполовину заполнен людьми, камни под ногами раскалены добела, обжигают ступни; в голову залетела разноголосица звукового хаоса. Конец покою. Опустился на лежак, покрытый полотенцем, попытался вернуть себе то, ради чего сюда прилетел, то, что минуту назад окружало и пронизывало: светлое мелководье. "Но разве не все мы обитаем друг у друга на теплых мелководьях душ, разве нам дано заглянуть за барьерные рифы, туда, в темно-синюю бездну?" - прозвучало в голове из "Александрийского квартета" Лоренса Даррелла.

Вернулось ощущение света, эдакий коктейль из солнца, надежды и тепла - его очень приятно пить, когда нападает жажда и резкое отторжение тьмы. Солнечный свет реет вокруг, отражается от камней и моря, сыплет с неба и забирается под кожу, потоком света изгоняя из души тень обиды и мрачные провалы непокорности.

Неожиданным диссонансом прозвучал рядом хруст шагов, неестественно черная тень пронеслась над головой и канула в море. Пронеслась темной угрозой, обдала ознобным хладом - и снова всё окрест затопило жаркое солнце. И вдруг еще раз в голове прозвучало завершение фразы Даррелла, казавшейся мне идеальной: "разве нам дано заглянуть за барьерные рифы, туда, в темно-синюю бездну?" А почему это не дано, хрустнуло тяжелым давешним шагом; разве не погружение на глубину дарует нам открытие? ...Именно то, за которым судьбоносный поворот всей жизни! И потом, давно пора окунуться! Да и манила уже вовсю темно-синяя бездна, звала, увлекала!

Я встал и погрузился в светлые воды мелководья. Прохлада освежила распаренное жаром тело, откуда ни возьмись, нахлынула безрассудная молодая бодрость, вскипела в жилах кровь, энергичными взмахами рук бросил тело к волнорезу, коснувшись ладонью камня, перемахнул через преграду, проглиссировал еще метров сто - и вот подо мной затемнела глубина, обдала холодом и заставила нырнуть в самую пучину, где веками сохраняется черная тьма. Я не заметил, как промелькнули две большие тени и сомкнулись надо мной колдовскими вороньими крылами...

...Сознание ко мне возвращалось мучительно долго, будто луч солнца пробивался сквозь мутную пелену. Чтобы ускорить возвращение к себе самому, пришлось тряхнуть головой, отчего в затылке вспыхнула боль, сыпанула салютом синих искр, а из гортани вырвался протяжный вой, не волчий - мой, персональный. Осторожно, чтобы не спровоцировать новый приступ боли, очень медленно огляделся. На этот раз недоброжелатель поместил меня в кирпичный сарай с бетонными перекрытиями, сидел я на старинной железной кровати со скрипучей сеткой, жестким матрацем, подушкой и верблюжьим одеялом с белым крахмальным бельем.

Значит так, меня, разнеженного южной истомой и приятными воспоминаниями детства, двое пловцов в черных гидрокостюмах треснули по голове, надели дыхательную маску от акваланга и дотащили до какой-нибудь лодки, а потом уж привезли в сарай. Одет я был, в чем пришел на пляж: брюки, футболка и сандалии; значит они забрали одежду с пляжа, привезли сюда, одев меня, пока я находился в беспамятстве. Ну что ж, если не обращать внимания на боль в затылке, все остальное сделано грамотно и даже с уважением.