Тихий дом

– Всё верно, с родительницей, - подтвердил я.
– Она мне об этом в письме написала, посмертном.

– Тогда, на исповедь!
– сказал старец.
– Начнем с этого. Самого важного.

Сначала мы прочли по очереди покаянный канон, потом он поставил меня на колени перед иконой "Державная", подтащил аналой и, облокотившись на него, стал выслушивать исповедь. Потом заставил положить сорок поклонов перед распятием. Потом предложил вспомнить всех женщин с семилетнего возраста, с которыми у меня был роман, влюбленность, поцелуи и связь. Я стал вспоминать и записывать имена на бумажку, старец молился и ждал. Когда я показал список, он тихонько сказал: "еще двоих не хватает". Я ушел на самое дно своей памяти, проследил каждую встречу с девочками, девушками, женщинами, но вспомнить еще кого-то так и не смог. Старец спросил:

– А разве с этими, - он назвал имена, - у тебя все было целомудренно?

– Да, точно, были по отношению к ним нечистые помыслы.

– Вот видишь, - с облегчением произнес старец, - на твоей хартии, которую нечистый ведет, помыслы нечистые к этим двум девам записаны как блудный грех. Вот теперь всё. Наклони голову к Евангелию.
– Он накрыл меня епитрахилью и прочел полный текст разрешительной молитвы. Отнял ленту с крестами и заглянул под неё, будто там что-то изменилось. Впрочем, да - изменилось! У меня лицо стало мокрым. Старец улыбнулся и тихо произнес: - Поздравляю с чистой исповедью. Молодец.

В дверь кельи резко постучали. Старец вздохнул и громко произнес: "У этих четверых ко мне ничего срочного нет, пусть приходят в храм на исповедь, а нас не отвлекайте!"

Потом, видимо, посчитав меня готовым к серьезному разговору, старец приступил к расспросу: кто духовник, как часто причащаюсь, насколько аккуратно выполняю молитвенное правило, как читаю Иисусову молитву, что с работой, почему отняли бизнес, что написано в письме родительницы, где храню камень, какую цену дают за него и сколько стоит построить храм... У меня создалось впечатление, будто этот старец знает о моей жизни больше меня самого, я почувствовал себя прозрачным под проницательным взором его подслеповатых глаз.

Дальше последовало нечто чудесное и страшное: старец тезисно рассказал мне всю мою жизнь от рождения до смерти. Без особых подробностей, только самое главное - именно то, что касается жизни вечной. О чем напомнил мне блаженный старец Василий.

Отец Тимофей увидел некоторое душевное смятение, положил руку мне на макушку, прошептал молитву - я на меня сошел поистине небесный покой. Почему-то в тот миг вспомнились слова из письма Чистильщика, то есть Федора: "Прощай, счастливый человек!" А ведь на самом деле - я счастлив!

Субботний вечер в храме. Все кроме нас двоих ушли. Стою рядом с иконой Пресвятой Богородицы и во все глаза наблюдаю за старцем Тимофеем. Он неспешно, как-то по-родственному, обходит иконы, прежде чем приложиться, всматривается в образ, шепотом разговаривает со святыми. Подошел к Богородичной иконе и шепотом сказал мне: "Приглядись к выражению лица Пресвятой Матери нашей и спроси, хорошо ли ты сегодня провел день. Вот увидишь, Она обязательно ответит". Икона была "типовой", типографской, из временного софринского набора для бедных провинциальных церквей. Одно меня привлекало в ней - Пресвятая Богородица на иконе выглядела именно так, как я себе представлял - красивой, молодой и бесконечно по-матерински доброй. Но я никогда и подумать не мог, чтобы обращаться к образу как к живому человеку. Но если святой старец узрел своим чистым взором живую Матерь Божию, то и я, вполне доверившись ему, стал относиться к иконе так же.

Время остановилось, между мной и Пресвятой Богородицей шел неторопливый разговор. Ни слова упрека, ни тени осуждения - Она утешала меня, как сына. Да - уродливого, да - грязного, да - плененного цепями страстей, но - сына! Словно после долгой черной ночи, взошло солнце и заиграло мириадами радуг на каплях росы, небо просветлело и восходящее солнце приняло в объятья новый день. Я стоял на коленях перед живой Богородицей, Она, как мать родная укутывает озябшего сына, покрыла меня Своим омофором, меня окружило облако света, приятного, уютного, ароматного, переливчатого... "Что, поговорили?
– прошептал старец, протягивая клетчатый носовой платок. Моя физиономия до самого горла была мокрой.
– Вот так и мне не хочется уходить отсюда. Особенно, когда никого нет и наступает тишина. Однако пойдем, нас на трапезе заждались". Ох, как не хотелось прерывать "разговор", такой светлый и добрый. Что произошло? А просто поверил старцу, доверился его взору и его глазами увидел то, мимо чего проходил сто раз в день. А тут прозрел и удостоился...

Да, я не верил себе и непрестанно, как музыкант камертоном, сверял чистоту веры с Евангелием, житиями Святых Отцов, с преданием Церкви, с "духовным камертоном" старца и тех священников, которые несут на раменах благодатный тихий свет невечерний, добрую отеческую улыбку и сердечное тепло, проливающееся прямиком в твою озябшую душу. Как-то теплым тихим вечером, когда закат солнца позолотил верхушки тополей, траву и крыши, сидели мы вдвоем со старцем на скамейке, что напротив церковных врат, он глубоко вздохнул, как бы решаясь на что-то, и сказал:

– Однажды много лет назад во время постного бдения было мне видение. Стоял я над пропастью, воздев руки к Господу и молил помиловать моих чад. Ну, сколько у меня их было тогда? Человек двести, не более. А тут на меня из-за горизонта двинула толпа людей. Тысячи, может даже миллионы. И все гурьбой стали падать в пропасть. Господь прогремел с небес: а этих несчастных тебе не жалко? Я как Савл в испуге спрашиваю: "Что мне делать, Господи?" - "Молись за всех людей. Видишь, они как стадо без пастыря. А Я по твоим молитвам буду их из пропасти вытаскивать".

– То есть Спаситель призвал Вас молиться за весь мир? Это же дело схимника, а Вы приходской священник.

– Да, да, - понуро кивнул старец.
– Знаешь, страшно мне стало. До сих пор эта бездна каждый день перед глазами, и большая полпа людей падает в черноту. Вот после того случая и стал молить Бога о том, чтобы мне больше не давать видений. И чад своих прошу молиться об этом. Чтобы без видений, чистым умом. А то ведь можно и умом повредиться. Понимаешь?

Да, понимаю, понимаю, старче, и пуще прежнего остерегаюсь видений. Если бы в рай, если бы в Царство небесное, а то ведь меня все больше в ад погружает мой суровый наставник, мой Ангел Божий. Наверное, степень моей греховности такова, что не раз и не два, а трижды меня швыряли во тьму кромешную. Чтобы одумался, наконец, чтобы встал на прямой путь спасения.

Но зато, благодаря неверию в себя и доверию святым, я учусь смотреть на Бога во свете неприступном глазами святых. И вот читаю: "Люди не учатся смирению, и за гордость свою не могут принять благодать Святого Духа, и потому страдает весь мир. А если бы люди познали Господа, какой Он милостивый, смиренный и кроткий, то за один час изменилось бы лицо всего мира и у всех была бы великая радость и любовь. Когда люди хранят страх Божий, тогда тихо и сладко жить на земле. Но ныне народ стал жить по своей воле и разуму, и оставил заповеди святые, и без Господа думают найти радость на земле, не ведая, что единый Господь есть радость наша и только в Господе веселится душа человека. Он согревает душу, как солнце греет полевые цветы и как ветер, качая их, придает им жизни. Все дал нам Господь, чтобы мы славили Его. Но мир не разумеет о сем. И как может кто разуметь о том, чего не видел и не вкушал? Я тоже, когда был в мире, то думал, что вот счастье на земле: я здоров, красив, богат, и люди любят меня. И я этим тщеславился. Но когда я познал Господа Духом Святым, тогда на все счастье мира стал смотреть как на дым, который уносится ветром. А благодать Святого Духа радует и веселит душу, и она в мире глубоком созерцает Господа".

Ни раз и ни два, тысячи раз читаю и перечитываю эти слова. Так голодный набрасывается на хлеб, так жаждущий прилипает к сосуду с чистой прохладной водой. Глазами святого Силуана Афонского наслаждаюсь созерцанием Господа, а слезы льются из глаз, а любовь к кроткому Иисусу наполняет сердце и освещает мой тернистый земной путь. Так открываю для себя таинственную цепочку: вера в Бога - доверие Богу - доверие Святым - созерцание глазами Святых непостижимого для меня, обычного грешника, Бога Любви во свете неприступном. Тайна из тайн - та самая, что на поверхности, для всеобщего открытого употребления.