Тиора

— Джей! Помоги! Скажи им, чтобы они остановили это все! — Марк катался в песке, обезумев от страха.

Несколькими сильными пинками тяжелых ботинок его привели в чувство, затем поставили на колени, и человек в черном, держа парня за волосы, приставил к его горлу лезвие ножа.

— Заткнись! — отрывисто и злобно произнес он на ломаном английском.

Наемник смотрел на все это, закусив губу и скрестив руки на груди. Он уже ничего не мог поделать.

— Накачайте его хотя бы наркотиками, вы же часто так делаете! — крикнул Джей халифу.

— Нет, пусть все видят его страх. Включайте камеру, — сказал аль-Бакир, махнув рукой.

Террорист, стоявший рядом со штативом, откинул автомат за спину и нажал кнопку записи на видеокамере.

Марк разрыдался, чувствуя, как страх двумя огромными комками сидит у него в горле и внизу живота. Внезапно его вырвало прямо перед собой. Его широко раскрытые глаза в ужасе шарили по сторонам, а сам он как будто уже не осознавал, что происходит. Казалось, на миг разум покинул его, но затем его лицо резко исказила гримаса злобы, а его яростный взгляд перекинулся на халифа.

— Страх? Тебе нужен страх? — закричал он. — Ты его не получишь!

И Марк зашёлся страшным смехом отчаяния. Все, что происходило с ним до этого, было лишь нормальным в такой ситуации моментом слабости, адекватной реакцией человека, изо всех сил хватающегося за жизнь.

Аль-Бакир уставился круглыми глазами на парня, но затем лишь усмехнулся ему в ответ.

— Сейчас посмотрим, парень. Ты будешь нашим оружием ужаса, направленным в слабые сердца всех неверных.

— Неверных? Да плевать тебе на ислам! — Абдуллах аль-Бакир жестом остановил человека в черном, который хотел было уже ударить Марка рукой, чтобы охладить его пыл. — Деньги и власть — все, что нужно таким, как ты! Я видел настоящих правоверных мусульман. Я жил в семье одного такого человека в Каире. В вопросах веры ты, халиф, не стоишь даже его мизинца, поэтому не рассказывай мне о неверных, джихаде, газавате, интерпретируя определенные аяты Корана так, как тебе удобно. Этот человек настоящий мусульманин — не ты! Он честным трудом зарабатывает свой кусок хлеба. Он максимально старается придерживаться большинства ритуалов и традиций ислама. Он — добропорядочный сосед, хороший семьянин, любящий муж и отец троих детей, который принял в свой дом человека другой веры, делил с ним кров и пищу, никогда не притесняя его на основе своей веры и не считая проклятым неверным, которого нужно немедленно истребить.

— Думаешь, что понимаешь суть нашей веры, мальчик? — презрительно кинул халиф. — Да что ты можешь знать обо всем этом?

— Я понимаю, я для вас недалекий, глупый парень, а у вас "Высокие цели", которых мне не дано понять. Я видел ваши цели, мертвые тела, жертвы ваших целей, женщин, детей, и их оторванные конечности. Среди них также было много мусульман. Кем нужно быть, чтобы уничтожать свой народ, своих братьев? Почему? Потому что у них какая-то другая трактовка Корана и другие ритуалы? — дерзко произнес Марк, по его лицу катились слезы злобы, — А может потому, что тебя, халиф, вера и не волнует, а лишь волнует дестабилизация ситуации там, где тебе удобно, чтобы поиметь с этого свою долю денег и власти?

Абдуллах аль-Бакир стоял и со всей суровостью во взгляде наблюдал, как юноша метался, изрыгая свою безумную необдуманную речь.

— Скажи, — смеясь, продолжал Марк, — Ты так же одурманиваешь своих воинов опиатами, как это некогда делали хашашины, чтобы потом показать им театральную постановку в специальных комнатах с нагими грудастыми девами, которые угощают их яствами под чарующую музыку, внушая им, что это Рай, в который они попадут, после участия в священном джихаде? После такого практически любой может стать фанатиком-смертником, думая, что он — воин Аллаха и бьется за благое дело. Правда, к праведности это все не имеет никакого отношения: человек в итоге бьется не во имя своего Аллаха, а ради меркантильных удовольствий чревоугодия, пьянства и бесконечных сексуальных забав с женщинами. Воистину, это настоящий праведный человек с высокими целями!

И Марк снова залился безудержным смехом, глотая соленые слезы, обильно льющиеся у него из глаз. Внезапно аль-Бакир выхватил из-за пояса нож и быстрыми шагами направился к Марку. С размаху он пнул парня ногой в грудь, опрокинув его на песок, затем прижал сверху коленом и, играя ножом перед его лицом, произнес:

— Сейчас я вытащу из тебя твой страх наружу, и ты у меня по-другому запоешь, кяфир.

— Мне не с чего геройствовать, халиф, — задыхаясь слезами, но при этом выдавливая из себя злобную улыбку, сказал Марк. — Страх? Да я живу в страхе уже много лет, я с ним двигаюсь по жизни рука об руку, да так, что многим и не снилось. Тебе такое точно не снилось. Может ты и видел смерть, больше, чем я, но ты всегда стоял поодаль, наблюдая ее со стороны. Я же ее прочувствовал во всей своей красоте. Тебе Джей не рассказывал мою историю? Я понимаю, она тебя не очень волнует, моя история. Да кто я вообще такой! Глупый кяфир, которого ты просто используешь в своих грязных целях. Но, вот что я тебе скажу, я умирал десятки раз, воскрешаясь столько же раз, чтобы снова умереть медленной мучительной паршивой смертью. Хочешь узнать, каково это? Я расскажу тебе о том, с чем ты, я уверен, никогда не сталкивался.

Халиф хмыкнул, затем встал с Марка, за шиворот поднимая его обратно на колени и закладывая нож в чехол у себя на поясе.

— Интересный ты парень. Ну да ладно, спешить нам некуда, а развлечений у нас здесь не так много, поэтому приступай, а мы послушаем, — халиф сел на небольшой раскладной стул, который взял с собой в машину и отдал приказ на арабском выключить видеокамеру. — Расскажи нам свою историю, я хочу услышать ее от тебя, подробно. От Джея картина получилась достаточно слабой.

Наемник, все это время стоявший неподалеку, подошел ближе и слегка кивнул головой Марку в знак одобрения, подбадривая его. Парень стоял коленями на песке, опустив голову, затем поднял ее и посмотрел на халифа.

— Все свое детство и отрочество я провел в российской полуглухой деревне, — начал свой рассказ юноша. — Моя мать одна растила двух сыновей, меня и моего младшего брата, в достаточно сложных условиях, работая на тяжелой работе, в сельском хозяйстве, больше подходящей для мужчины. Все рассказывать нет смысла, халиф, да и рассказываю тебе я это не для того, чтобы разжалобить тебя. Я уверен, что даже если бы я захотел это сделать, у меня бы ничего не вышло. Я рассказываю тебе это все потому, что ты хочешь осудить меня на смерть из-за страны, где я вырос и гражданином которой являюсь. Вернее ты хочешь осудить меня на смерть из-за тех, кто находится в моей стране у власти, потому как правительство с президентом во главе не являются тождественно равными понятию «страна». Хотя в авторитарных и тоталитарных государствах между этими понятиями ставят знак равенства, не спрашивая мнения народа. Насчет же меня, для тебя, халиф, дело ведь не столько в вере, сколько в моем гражданстве.

Абдуллах аль-Бакир лишь презрительно фыркнул в ответ.

— Но дело в том, — сказал Марк, — что я, как и ты, ненавижу всех этих людей. Они лишь уничтожают нашу страну, неприкрыто и нагло воруя у собственного народа, прикрываясь красивыми лозунгами и ведя политику двойных стандартов в отношении простых граждан и чиновников. Если начнется война, то я и подобные мне, обычные смертные, первыми будем тем «пушечным мясом», которое отправят защищать страну под патриотические возгласы элит, пока они и их дети будут отсиживаться в теплых местах в тылу. В итоге мы будем защищать не страну, а, прежде всего, их деньги. Патриотизм же всегда был лишь удобным инструментом удерживания стада овец и направления их в нужное русло. У этих людей все средства хороши. И я знаю, эта мысль не нова, так было всегда на протяжении всей жизни человечества, но сейчас народ более образован и может трезво оценить всю пропагандистскую работу в его направлении, хотя и остается достаточно большая прослойка глупцов, верящая в лозунги руководителей и патриотизм. Но это люди с взращенным в них десятилетиями пропаганды рабским мышлением, с ними уже мало что можно поделать, чтобы вернуть им критическое мышление.

— Еще сколько себя помню, моя мать работала, не покладая рук, но с каждым годом становилось лишь хуже и хуже. Элиты игрались в свои политические игры, а народ нищал все больше и больше, и продолжает нищать до сих пор. И это в одной из самых богатых ресурсами в мире стране. Поэтому я решил уже давно, что я никому ничего не должен, кроме своей матери. И уж тем более я ничего не должен своей стране. Я даже в армии отслужил. Кто-то скажет, что страна меня бесплатно выучила, платя деньги учителям и прочее и прочее. Чушь. Выучила меня моя мать. Начиная от детского сада, за который она платила из своего кармана и заканчивая институтом. Все остальное она оплатила в виде своих налогов с мизерной заработной платы, и даже если налоги эти были небольшими, она сполна выплатила все потом, кровью и здоровьем, которое она каждый день оставляла на каторжной работе.

С парня градом лился пот, но он как будто и не замечал палящего солнца Сахары.

— Так что если ты казнишь меня, то страдать будет лишь моя бедная мать, которая и так выстрадала слишком много, практически не видя белых полос в своей жизни. Конечно, правительство и сам президент будут раздувать щеки в праведном гневе, шля ноты протеста и осуждая перед телевизионными камерами такие варварские действия и терроризм в целом. Они будут устраивать всю эту показуху, набирая себе политических баллов и получая еще одно прикрытие для принятия очередных антинародных законов под видом борьбы с терроризмом. На самом же деле, такие законы принимаются лишь для того, чтобы держать народ на коротком поводке, создавая авторитарный режим, при котором всех ропщущих можно легко заткнуть и дальше воровать миллиарды, выводя их через офшоры какого-нибудь Кипра или Панамы, обеспечивая себе роскошную жизнь. Так что твоя экзекуция ничего не даст, халиф. Наоборот, российские элиты тебе скажут «Большое спасибо» за такой подарок. Страдать же будет лишь моя мать. А народ? Ну, что народ? Пообсуждают и разойдутся. Для русского народа это все уже как обыденность, их этим не напугать.