Типы лидеров

Социологические опросы предоставили немало свидетельств верности традиции, которая увязывает легитимность власти с наличием сильного правителя. В 2000 году институт под руководством Юрия Левады (до его смерти в 2006 году считавшегося уважаемым старейшиной российских исследователей общественного мнения) проводил среди сограждан опрос, кого из своих руководителей двадцатого века они считают самым выдающимся деятелем. Выявленная по результатам первая пятерка состояла из очень разноплановых личностей во всех отношениях, кроме одного: всем им было свойственно враждебное отношение к демократии. Они были в лучшем случае авторитарными, а в худшем – тоталитарными лидерами. На первом месте был Иосиф Сталин, на втором – Владимир Ленин. На третьем месте оказался Юрий Андропов, в течение пятнадцати лет возглавлявший КГБ, а затем руководивший КПСС с 1982 года вплоть до своей смерти в 1984-м. Леонид Брежнев, руководитель СССР с 1964-го по 1982-й, занял четвертую позицию, а на пятом месте был последний царь Николай II, свергнутый в 1917 году [171] .

171

Дубин Б. Сталин и другие. Фигуры высшей власти в общественном мнении современной России // Мониторинг общественного мнения, № 2 (64), март – апрель 2003, c. 26–40, с. 34.

Важно добавить, что данные целого ряда других опросов говорят о том, что российское население в большей степени поддерживает демократию, чем это транслирует политическая элита. Лишь незначительное число россиян считает, что они живут при демократии, тогда как большинство считает ее самым подходящим способом управления их страной. Однако, рассказывая об этих результатах, Тимоти Колтон и Майкл Макфол отмечают и менее обнадеживающие: так, когда россияне были вынуждены выбирать между демократией и сильным государством, первой отдали предпочтение лишь 6 % опрошенных [172] . Такому предпочтению созвучны и результаты трех опросов, проводившихся в российском городе Ярославль в 1993, 1996 и 2004 годах. В них более 80 % респондентов соглашались с утверждением, что «талантливые и волевые руководители всегда достигают успеха в любом деле», а около 75 % были согласны, что «несколько сильных лидеров могут сделать для своей страны больше, чем любые законы и дискуссии» [173] .

172

Timothy J. Colton and Michael McFaul, Popular Choice and Managed Democracy: The Russian Elections of 1999 and 2000 (Brookings Institution, Washington, DC, 2003), pp. 220–223.

173

Jeffrey W. Hahn, ‘Yaroslavl’ Revisited: Assessing Continuity and Change in Russian Political Culture’, in Stephen Whitefield (ed.), Political Culture and Post-Communism (Palgrave Macmillan, Basingstoke, 2005), pp. 148–179, at p. 172.

Однако в России присутствуют не только самые разные субкультуры, что можно наблюдать и в любом другом современном государстве. Для нее характерны также и поразительные поколенческие расхождения. В упомянутом выше опросе Левады респондентам разрешалось назвать в качестве величайшего государственного деятеля своей страны только одного человека. Понятно, что те, кто выбрал Сталина, и те, кто выбрал Горбачева, принадлежали к очень разным субкультурам, учитывая пропасть, разделяющую ценности и политические решения этих двух персонажей. В этом опросе Горбачев занимал шестое место с 7 % голосов. Однако налицо были существенные различия в возрасте и образовании голосовавших. Сталин пользовался самой большой поддержкой в возрастном диапазоне от пятидесяти пяти лет и выше и самой маленькой в возрастном диапазоне от восемнадцати до двадцати четырех. Среди трех образовательных уровней (высшее, среднее или «ниже среднего» образование) Сталин пользовался наименьшей поддержкой среди людей с высшим образованием. С Горбачевым все обстояло наоборот и в плане образовательного уровня, и в плане возраста респондентов. Величайшим государственным деятелем его посчитали 14 % респондентов с высшим образованием, причем точно такой же процент опрошенных в этом сегменте отдал свои голоса Сталину [174] . Расхождения в зависимости от возраста показал и опрос 2005 года на тему отношения россиян к дореформенному советскому строю. 48 % респондентов согласились с тем, что «было бы лучше, если бы страна оставалась такой, как до 1985 года», то есть до момента прихода к власти Горбачева. Однако при том, что с этим были согласны 66 % опрошенных в возрасте от пятидесяти пяти лет, в группе людей от восемнадцати до двадцати четырех лет, ответивших так, было всего 24 % [175] .

174

Дубин Б. Там же, с. 34.

175

Левада Ю. Ищем человека. Социологические очерки 2000–2005. М.: Новое Издательство, 2006. С. 140. Есть данные, подтверждающие более общий характер явления «политических поколений». Они отчасти подтверждают гипотезу о том, что люди особенно восприимчивы к влиянию на их политические взгляды в позднем подростковом возрасте и юности. См.: David O. Sears and Sheri Levy, ‘Childhood and Adult Political Development’, in Sears, Huddy and Jervis (eds.), Oxford Handbook of Political Psychology, pp. 60–109, at pp. 84–87.

Политические культуры обусловлены исторически, однако не следует недооценивать воздействие событий, через которые пришлось пройти людям. Разумеется, на интерпретацию этого опыта часто влияют ценности и взгляды, усвоенные в детстве и юности. Исследования на тему формирования политического мировоззрения в устоявшихся демократиях показали, что пристрастия родителей «оказывают значительное воздействие на поток политической информации, льющейся на отпрыска» [176] . То же, несомненно, верно и для обществ, живущих в условиях авторитарного режима. Так, общение в семье служило убедительным противовесом государственной образовательной системе и официальным СМИ в странах, которым коммунистические режимы были навязаны извне. В случае Польши влияние родителей (и связанное с этим влияние католической церкви) было намного сильнее влияния партийного государства, которое так и не смогло перешагнуть через преграду своей легитимности – факт того, что оно было, в сущности, навязано силой советских штыков. По сравнению с русскими поляки в значительно меньшей степени были склонны считать, что сильный светский руководитель отвечает их интересам, а уж молитвам – и подавно [177] .

176

Sears and Levy, ibid., p.77.

177

В опросах на тему «самых выдающихся людей всех времен и народов», проводившихся среди россиян каждые пять лет, чаще других упоминался самодержец-модернизатор царь Петр I. См.: Дубин Б. Сталин и другие. Фигуры высшей власти в общественном мнении современной России // Мониторинг общественного мнения, № 1 (63), 2003.

Психологический ракурс

Погоню за властью и богатством часто рассматривают как игру, которую ведут рациональные действующие лица, исходящие из соображений личной выгоды. Считать так особенно склонны многие современные экономисты и их попутчики среди политологов. Однако парадоксальным образом даже мотивация, направленная на зарабатывание денег (кроме случаев бедности на грани выживания), часто не является исключительно экономической. Как говорит Даниел Канеман (психолог, получивший Нобелевскую премию по экономике): «И для миллиардера, зарабатывающего следующий миллиард, и для участника экспериментального экономического проекта, желающего получить лишний доллар, деньги – не более чем эквивалент определенной позиции на шкале самоуважения и успеха» [178] . Адам Смит, как всегда, был мудрее тех, кто интерпретирует его теории как чистую апологию экономической личной выгоды и считает ее единственным главным принципом общества. Смит прекрасно понимал, что в жизни присутствует элемент нерациональности, выраженный, в частности, в том, как люди реагируют на крупные политические события. Например, он отмечал, что «вся невинная кровь, пролитая во время гражданских войн, вызвала меньше негодования, чем смерть Карла I» [179] . «Существо, не одаренное человеческой природой… могло бы подумать, что страдания более жгучи, а смерть ужаснее для знатных, чем для всех остальных людей», – писал Смит. Он превращает это рассуждение в психологическое объяснение социальной и политической иерархии, дополняющее его взгляды на связь форм правления со способами добычи средств к существованию. В «Теории нравственных чувств» Смит утверждает: «На этой готовности нашей сочувствовать страстям знатных и богатых людей основывается различие сословий и весь порядок общества. Наша угодливость перед высшими чаще рождается из нашего восхищения выгодами их положения, чем из затаенной надежды получить какую бы то ни было пользу от их расположения. Благодеяния их могут распространиться только на небольшое число людей, между тем как их благополучие интересует почти всех» [180] .

178

Daniel Kahneman, Thinking Fast and Slow (Allen Lane, London, 2011), p. 342.

179

Adam Smith, The Theory of Moral Sentiments (Clarendon Press, Oxford, 1976 [first published 1759]), p. 52.

180

Там же.

В основном «истинными и постоянными почитателями благоразумия и добродетели» являются благоразумные и добродетельные люди, замечает Смит, но их «ничтожно мало». Напротив, «наибольшее число людей почти благоговеет перед богатством и знатностью, и, что удивительнее всего, восхищается и благоговеет самым бескорыстным образом» [181] (курсив автора).

К этой склонности восхищаться «богатством и знатностью» можно добавить и стремление многих людей соглашаться с высокой самооценкой отдельных правителей (будь то монархи, президенты или премьер-министры), которая, в свою очередь, усиленно поддерживается их окружением, рассчитывающим заслужить лестью повышение. Во многих современных книгах о лидерстве последователям и их сложным отношениям с лидерами уделяется больше внимания, чем раньше [182] . Считается, что боязливые и доверчивые последователи заслуженно получают плохих лидеров. Они рассчитывают на «верноподданных» сторонников, которые будут рекрутировать в свои ряды новичков, пропагандировать их героический имидж и распространять идеи. Поэтому «лидеры самостоятельны ровно настолько, насколько могут быть таковыми, не уповая на своих сторонников» [183] .

181

Там же, p. 62.

182

Случай Барбары Келлерман – наглядный пример. См., в частности: Bad Leadership: What It Is, How It Happens, Why It Matters (Harvard Business School Press, Boston, Mass., 2004); и Kellerman, The End of Leadership (Harper Collins, New York, 2012).

183

S. Alexander Haslam, Stephen D. Reicher and Michael J. Platow, The New Psychology of Leadership: Identity, Influence and Power (Psychology Press, Hove and New York, 2011), p. 199.

Благодаря поклонению перед своим авторитетом «токсичные руководители» в самых разнообразных видах деятельности – не только в политике – могут сохранять за собой должности, с которых их следовало бы смещать. Жан Липман-Блюмен отметил широко распространенную тенденцию отдавать предпочтение «токсичным руководителям перед разрушителями иллюзий, которые тычут нас носом в темные углы действительности» [184] . Разумеется, многие лидеры не являются токсичными и не склонны видеть лишь мрачные стороны жизни. Более того, лидер обязан уметь внушить надежду и дать поводы для оптимизма, даже откровенно сообщая о масштабе проблем, которые надо будет преодолеть. С этой задачей образцово справлялся Уинстон Черчилль на посту британского премьера во время Второй мировой войны. Американский президент Джимми Картер обозначил многие из проблем, стоящих перед страной, но поднимать настроение согражданам у него получалось значительно хуже. Умный и прямой Картер считался тем не менее «чересчур благочестивым и унылым» [185] лидером. Он старался брать на себя слишком многое и излишне полагался на строго рациональный подход, незамутненный эмоциями или политическими настроениями. Еще в период пребывания Картера в Белом доме один из его экс-помощников определил проблему его руководства как «неспособность предложить видение более масштабное, чем конкретная задача, которую он решает в данный момент» [186] . По сравнению со своим преемником Рональдом Рейганом Картер обладал значительно более глубоким пониманием проблематики, но жизнерадостный оптимизм первого во многом помог ему выиграть президентские выборы 1980 года. Очень многое в исследованиях американской политики подтверждает тезис, что «люди голосуют за кандидата, который производит правильное впечатление, а не за кандидата, который приводит лучшие аргументы» [187] .

184

Jean Lipman-Blumen, The Allure of Toxic Leaders: Why We Follow Destructive Bosses and Corrupt Politicians – and How We Can Survive Them (Oxford University Press, New York, 2005), p. 241.

185

Barbara Kellerman, Reinventing Leadership: Making the Connection between Politics and Business (State University of New York Press, Albany, 1999), p. 46.

186

James Fallows, cited in James MacGregor Burns, Running Alone. Presidential Leadership – JFK to Bush II. Why It Has Failed and How We Can Fix It (Basic Books, New York, 2006), pp. 126–127.

187

Drew Westen, The Political Brain: The Role of Emotion in Deciding the Fate of the Nation (Public Affairs, New York, 2007), p. 125.

Благодаря поклонению перед своим авторитетом «токсичные руководители» могут сохранять за собой должности, с которых их следовало бы смещать.

Лидеры часто приписывают себе какой-нибудь конкретный успех даже в отсутствие доказательств, что они сделали нечто особенное или вообще делали хоть что-то, чтобы его достичь [188] . Социальные психологи Александр Хаслам, Стивен Райкер и Майкл Платоу утверждают: «Ответ на вопрос, почему сами лидеры так привязаны к идее героического руководства, прост. Во-первых, это узаконивает их положение, предоставляя разумное объяснение, почему у штурвала должны находиться именно они… Во-вторых, это освобождает их от необходимости следовать групповым традициям и любых обязательств перед членами группы… В-третьих, это позволяет лидерам пожинать все плоды успеха, уклоняясь от опасностей, связанных с неудачей» [189] . Использование местоимений может быть весьма красноречивым. Поэтому большинство исполненных самолюбования докладов лидеров о своих подвигах можно свести к фразе: «Лидер – я, промах – ваш, неудача – наша» [190] . В целом, как замечает Канеман, «мы знаем, что людям свойственно проявлять непоколебимую веру в любое утверждение, каким бы абсурдным оно ни было, если эту веру разделяет общество сходно мыслящих индивидов» [191] . Внимание, которое сегодня уделяют и лидерам, и их сторонникам, вполне уместно. Однако сосредоточение внимания только на личности на самом верху иерархии и людях, которые могут быть причислены к ее сторонникам, оставляет вне поля зрения одну важную категорию руководителей. В демократической власти, и даже в некоторых авторитарных режимах, в составе руководящего звена присутствуют важные люди, которых не следует считать «последователями» главного лидера. Более того, в успехах, достигнутых властью, они могли играть не менее важную роль, чем официальный лидер. Это вряд ли будет откровением для серьезных биографов, изучающих представителей власти, не ставших президентами или премьерами. Но это намного труднее уловить из книг, которые посвящены политическому лидерству в целом.

188

Haslam, Reicher and Platow, The New Psychology of Leadership, p. 200.

189

Там же, p. 201.

190

Там же, p. 200.

191

Kahneman, Thinking Fast and Slow, p. 217.

В институциональном анализе принято считать аксиомой, что в бюрократии позиция человека зависит от занимаемой им должности [192] . И это абсолютно верно. Возьмем самый очевидный пример. Чиновники Министерства здравоохранения или образования (и тем более политик, который их курирует) обычно требуют существенного увеличения бюджетных расходов. Напротив, любой чиновник Министерства финансов в первую очередь заинтересован в том, чтобы государственные расходы оставались в пределах разумного. Обычно об Уинстоне Черчилле не вспоминают как о политике, выступавшем за сокращение военных расходов. Но когда он был канцлером казначейства (министром финансов. – Прим. пер.), то в 1925 году потребовал резкого сокращения бюджета Адмиралтейства и призвал к сокращению военно-морских сил. А перед Второй мировой войной, будучи на посту военно-морского министра, он с успехом продавил огромное увеличение расходов на флот [193] . В общем, то, что сильно заботит одно министерство, может представляться малозначительным или далеко не самым важным другому.

192

Гарольд Сидмен долгое время проработал на руководящих должностях в Бюджетном управлении США, а затем стал профессором политологии Университета Коннектикута. Он придумал термин «Закон Майлса» для обозначения афоризма, принадлежащего Руфусу Майлсу – бывшему заместителю министра здравоохранения, образования и социального обеспечения США. В формулировке Сидмена закон звучит так: «Политическая позиция зависит от рассадки». См.: Seidman, Politics, Position, and Power: The Dynamics of Federal Organization (Oxford University Press, New York, 3rd edition, 1980), p. 21. (The first edition of Seidman’s book was published in 1970.)

193

Roy Jenkins, Churchill (Pan Macmillan, London, 2001), pp. 219–222 and p. 397. Надо добавить, что наряду с политической ориентацией Черчилля изменились и обстоятельства. До 1914 года Германия оспаривала британское военно-морское превосходство. В 1920-х годах это было уже не так.

Один из многих показательных выводов социальной и политической психологии, дополняющий наши знания о роли институтов, гласит, что позиция человека зависит также и от того, что он видит [194] . Неправильное восприятие фактов влияет на оценки и способствует формированию конкретных взглядов [195] . Так, в 1990-х годах примерно 20 % американцев полагали, что больше всего денег правительство тратит на помощь иностранным государствам – хотя тогда на это уходило примерно 2 % бюджета [196] . В этой связи закрепилось неодобрительное отношение к государственным расходам на эти цели. Хорошо известно, что людям свойственно отсеивать информацию, не соответствующую их устоявшемуся мнению, и находить различные способы считать свои поступки разумными и оправданными, в том числе и тогда, когда они явно расходятся с провозглашенными принципами [197] . Люди воспринимают и интерпретируют информацию так, чтобы она не выглядела неудобной на фоне исходных предпосылок. Восприятие политических реалий «неразрывно связано с политическими предпочтениями и гражданским самосознанием». Так, изучение теледебатов американских кандидатов в президенты и вице-президенты показало, что «представления людей о том, кто «победил», носили четкий отпечаток изначального мнения о кандидатах» [198] [199] .

194

Jennifer L. Hochschild, ‘Where You Stand Depends on What You See: Connections among Values, Perceptions of Fact, and Political Prescriptions’, in James H. Kuklinski (ed.), Citizens and Politics: Perspectives from Political Psychology (Cambridge University Press, Cambridge, 2001), pp. 313–340.

195

Там же, p. 321.

196

Там же, p. 320.

197

По большей части это относится к категории когнитивного диссонанса, на тему которого существует огромное количество экспериментальных и теоретических научных трудов. См., в частности: J. Richard Eiser, Cognitive Social Psychology: A Guidebook to Theory and Research (McGraw-Hill, London and New York, 1980), pp. 127–163; и Robert A. Baron and Donn Byrne, Social Psychology: Understanding Human Interaction (Allyn and Bacon, Boston, 5th ed., 1987), pp. 132–138.

198

Howard G. Lavine, Christopher D. Johnston and Marco R. Steenbergen, The Ambivalent Partisan: How Critical Loyalty Promotes Democracy (Oxford University Press, New York, 2012), p. 125; и Charles S. Taber, Milton Lodge and Jill Glathar, ‘The Motivated Construction of Political Judgments’, in Kuklinski (ed.), Citizens and Politics, pp. 198–226, at p. 213.

199

Однако это бывает не совсем так в случаях, если кандидат оказывается далек от ожиданий. В начале октября 2012 года в первом раунде теледебатов президентских выборов Барак Обама выступил необычно тускло. Значительное большинство зрителей посчитало, что Митт Ромни выглядел значительно лучше соперника. Кроме того, Ромни сразу же сделал большой скачок в предвыборных опросах. В следующих двух теледебатах Обама делал с Ромни буквально что хотел, а мнение о том, кто одержал победу, вновь стало в значительной мере отражать политические предпочтения зрителей.

Обширный массив фактических данных подтверждает то огромное значение, которое имеют в политике эмоции [200] . Причем оно велико настолько, что мы должны дополнить перечень определяющих факторов политической позиции еще одним: позиция человека зависит от того, что он чувствует. Рациональные соображения и представления о собственных интересах являются отнюдь не маловажными составляющими выбора, который делают люди у избирательных урн; однако соображения материальной выгоды имеют для значительной части избирателей существенно меньшее значение, чем можно было ожидать. На эту тему существует особенно много научных исследований, проведенных на материале американской политики. Дрю Уэстен, клинический психолог и политтехнолог, хорошо резюмировал следующий парадокс – каким образом люди отдают голоса за представителя или руководителя вне всякой связи с собственными экономическими интересами: «То, каким образом геи выражают свою преданность друг другу, никак не затрагивает семейную жизнь 95 % американцев, которые не станут расплевываться со своими друзьями по рыбалке из-за отношения к однополым бракам. На повседневную жизнь подавляющего числа обычных людей мало повлияет, получит десяток-другой убийц в год пожизненное заключение или смертную казнь» [201] . Уэстен считает, что как это ни удивительно, но эмоциональное отношение к подобным общественным проблемам очень сильно определяет выбор многих американских избирателей. И это несмотря на то, что на повседневную жизнь людей намного больше влияет, «кто получает налоговые льготы, а кто нет; можно ли перейти с одной работы на другую, не потеряв медицинскую страховку из-за хронического заболевания; можно ли уйти в отпуск по беременности и родам, не потеряв рабочее место» [202] .

200

См., в частности: Westen, The Political Brain; и Roger D. Masters, ‘Cognitive Neuroscience, Emotion, and Leadership’, in Kuklinski (ed.), Citizens and Politics, pp. 68–102.

201

Westen, The Political Brain, p. 121.

202

Там же, pp. 121–122.