Типы лидеров

Проблемы Рудда во время его первого премьерского срока предвосхитило его заявление о том, что после прихода к власти членов кабинета министров будет выбирать он сам, а не парламентская фракция партии [218] [219] . Австралийцы раскритиковали такое изменение, исходя из того, что тогда и члены кабинета, и все желающие получить государственные должности станут «лизоблюдами». Один из австралийских сенаторов заметил, что «при старой системе правительственная скамья принадлежала всем. А сейчас передняя скамья находится в полной единоличной собственности лидера». Один из министров, работавший с ним во время первого срока, сказал: «В его [Рудда] идеальном мире все решения принимаются им самим» [220] . Во многих других парламентских демократиях существуют более сложные системы выбора нового партийного руководства, предоставляющие главам правительств больше возможностей для защиты, но, теряя поддержку фракции, они ставят свое будущее под угрозу. Поэтому желание премьер-министра решать все вопросы самостоятельно является неразумным и недемократичным.

218

Издатели недавнего сравнительного анализа деятельности премьеров отмечают, что еще до победы австралийских лейбористов на выборах 2007 года «Рудд дал понять, что не будет руководить правительством с оглядкой на партию», и заявил, что вместо выборов министров парламентской фракцией будет назначать их сам. (Strangio, ’t Hartand Walters, Understanding Prime-Ministerial Performance, p. 8). После поражения лейбористов в 2013 году выборы правительства и теневого правительства парламентскими фракциями были восстановлены.

219

В Великобритании коллег по кабинету подбирают себе премьер-министры и от лейбористов, и от консерваторов, но вплоть до 2011 года теневой кабинет лейбористов избирался парламентской фракцией. Через год после того, как Эд Миллибэнд сменил Гордона Брауна, этот выбор был передан в руки лидера.

220

Этим сенатором был Стив Хатчинс; член кабинета говорил на условиях анонимности. (См. информативную статью Annabel Crabb, The Monthly, August 2011, pp. 30–41.) С началом мирового финансового кризиса процесс принятия решений сконцентрировался внутри узкого круга членов кабинета, над которыми доминировал Рудд. Это называлось Комитетом по бюджету и стратегическим приоритетам в составе всего трех министров и премьера, но с участием никем не избранных советников во все возрастающем количестве. До первого премьерского срока Рудда этот орган не существовал. Он был сформирован в конце 2007 года и распущен Джулией Гиллард в 2010-м. Тем не менее сама Гиллард была членом «Банды четырех», из которой состоял этот комитет, и «защищала систему до тех пор, пока не объявила ее невыносимой». (Ibid., p. 37.)

Из-за своего нежелания попасть в тиски своих высокопоставленных коллег и тем более рядовых членов партии, некоторые лидеры, не отличающиеся беззаветной преданностью демократическим нормам, ставят себе в заслугу то, что они не принадлежат ни к одной партии. Пример генерала де Голля, который не только был «вне партий», но и прежде всего совершенствовал, а не подрывал французскую демократию, является исключением, подтверждающим правило. Лидеры, провозглашающие свою внепартийность, чаще обнаруживаются в странах, выходящих из-под авторитарного правления, и, дистанцируясь от партийной принадлежности, они способствуют тому, чтобы отказ от авторитаризма был, мягко говоря, неполным. В России и Борис Ельцин, и Владимир Путин с гордостью подчеркивали, что они – президенты всего народа, не скованные или испорченные партийными интересами. Поступая так, они невольно или вполне сознательно оказали развитию демократии в постсоветской России медвежью услугу. (В течение некоторого времени Путин был председателем прокремлевской партии «Единая Россия», не являясь ее членом.) Роль президента или премьер-министра демократического государства как лидера нации, действующего в интересах всего народа, как он их понимает, не может умалить его принадлежность к политической партии. Угрозой нарождающейся демократии является не партийность главы исполнительной власти, а слабые или неумелые политические партии. То, что глава исполнительной власти не является партийным лидером или даже членом партии, девальвирует роль партий и, следовательно, наносит ущерб построению демократических институтов.

Лидеры и формы правления

Институты, несомненно, влияют на то, что способны делать лидеры, а их решения, в свою очередь, отражаются на институтах. То, какую форму правления – президентскую, парламентскую или президентско-парламентскую – выберет для себя страна, находящаяся в процессе перехода от жестко авторитарного режима, будет иметь определенные последствия. Существует обширный список трудов, посвященных сравнительному анализу преимуществ президентского и парламентского строя для развития демократии. Многое свидетельствует в пользу того, что парламентаризм в большей степени способствует расцвету демократии по сравнению и с президентской, и с президентско-парламентской системой (в последней полномочия высшей исполнительной власти поделены между президентом и премьером) [221] . Президентско-парламентская система встречается на политическом ландшафте все чаще. Сегодня такое раздвоение исполнительной власти присутствует более чем в пятидесяти странах [222] .

221

См., в частности: Arend Lijphart (ed.), Parliamentary versus Presidential Government (Oxford University Press, New York, 1992); Alfred Stepan, Arguing Comparative Politics (Oxford University Press, Oxford, 2001), esp. Part III, ‘The Metaframeworks of Democratic Governance and Democratic States’; и Robert Elgie, Semi-Presidentialism: Sub-Types and Democratic Performance (Oxford University Press, Oxford, 2011).

222

В Elgie, Semi-Presidentialism (p. 24) перечислены пятьдесят два государства с президентско-парламентским устройством (по состоянию на декабрь 2010 года).

Кроме того, среди двойных систем исполнительной власти существует различие между странами, где премьер-министр и кабинет подотчетны только законодательному органу, и странами, где премьер-министр и кабинет отвечают и перед президентом, и перед парламентом. Основным поставщиком статистики, свидетельствующей о том, что президентско-парламентское правление не настолько демократично по сравнению с парламентской системой, являются страны второй из этих групп [223] . В демократически устроенной президентско-парламентской системе существует возможность неудобного «сожительства»: президенту, избранному в различное время с законодательным органом, приходится искать способы работы с премьером и парламентским большинством других политических убеждений. Это может приводить к потенциально дестабилизирующим систему трениям, хотя французская Пятая республика удивительно спокойно переживала подобные электоральные казусы.

223

Это одно из главных соображений Elgie, в пользу которого он приводит массу доказательств.

Напротив, в России периода президентства Владимира Путина парламент был доведен до состояния почтительной покорности и зависимости. До этого система породила серьезный конфликт законодательной и исполнительной власти, в котором Борис Ельцин использовал для усмирения своих самых непримиримых противников танки и снаряды (эта экстремальная версия «сильного лидерства» практически не вызвала даже намека на критику со стороны большинства правительств Запада). На деле это стало роковым шагом к реставрации правления «твердой руки», и Россия двинулась в сторону большего авторитаризма. Выбор Путина в качестве преемника Ельцина лишь укрепил уже зародившийся тренд [224] . Помимо прочего, это заставляет вернуться к старому вопросу о причинно-следственных связях – действительно ли лидеры и политические элиты в странах с традицией авторитарного правления выбирают президентско-парламентскую систему с сильным креном в сторону президента, что приводит к чрезмерной концентрации полномочий у главы исполнительной власти. Не следует излишне полагаться на внешний вид институтов. Российская традиция персонализации власти, разумеется, предполагала, что, уступая президентство своему протеже Дмитрию Медведеву на четырехлетний срок и переходя на позицию премьер-министра, Путин на самом деле оставался сильнейшей фигурой этого тандема [225] . Он остался начальником, а Медведев – подчиненным, и это понимали все.

224

Elgie, Там же, pр. 51–152. Политологи используют термин «премьерско-президентская» республика для систем, в которых премьер-министр и кабинет подотчетны только законодательному органу, и «президентско-парламентская» для разновидности президентско-парламентского строя, при котором премьер-министр и кабинет подотчетны и парламенту, и президенту. Последнее относится к России. О Путине как о лидере см.: Richard Sakwa, Putin: Russia’s Choice (Routledge, London, 2004); Alex Pravda (ed.), Leading Russia: Putin in Perspective (Oxford University Press, Oxford, 2005), Chapters 2 and 6–13; Lilia Shevtsova, Putin’s Russia (Carnegie Endowment for International Peace, Washington, DC, revised and expanded ed., 2005); Angus Roxburgh, The Strongman: Vladimir Putin and the Struggle for Russia (Tauris, London, 2012); и Fiona Hill and Clifford G. Gaddy, Mr Putin: Operative in the Kremlin (Brookings Institution, Washington, DC, 2013).

225

Lilia Shevtsova and Andrew Wood, Change or Decay: Russia’s Dilemma and the West’s Response (Carnegie Endowment for International Peace, Washington, DC, 2011); и Angus Roxburgh, The Strongman.

* * *

Лидеры всегда действуют в исторически обусловленных политических культурах. В своем руководстве они не могут полагаться исключительно на разум и логику, но должны уметь апеллировать к эмоциям и делиться с окружающими самосознанием своей партии или объединения. К немногочисленным лидерам – представителям государственной власти, почтение и восхищение перед которыми передается из поколения в поколение, относятся те, кто смог привить всей стране понимание цели, заложить фундамент обстановки взаимного доверия и предложить видение, далеко выходящее за рамки повседневности. При этом и в демократиях, и даже среди авторитарных режимов есть много различных способов руководства. Личность и взгляды лидера значат очень многое, а некоторые лидеры значат намного больше по сравнению со всеми остальными. Это не означает, что чем больше власти сосредоточено в руках лидера, тем эффективнее его руководство и замечательнее его личность. Другими словами, из этого не следует, что оптимальным образцом для руководителя исполнительной власти является лидер-начальник. В следующих главах я остановлюсь на этом более подробно.

Глава 2 Демократическое лидерство: мифы, силы, способы

Уже на второй странице предисловия к своим мемуарам Тони Блэр спешит заявить: «я три раза выигрывал всеобщие выборы» [226] . И добавляет ниже: «Политологи и действующие политики любят порассуждать о том, как те или иные тенденции скажутся на результатах голосования (причем очень часто их предположения оправдываются), но обычно им бывает свойственно приуменьшать значение лидера» [227] . Действительно ли это «приуменьшение» или специалисты просто понимают, что некоторые политические лидеры далеко не настолько важны, как это представляется им самим? Если лидеры и все остальные считают, что им принадлежит решающая роль в победе на выборах, это скажется на том, как будет работать правительство. Руководители, воспринимающие такую победу в большей степени как личный триумф, а не заслугу всей партии, обычно склонны считать себя вправе сконцентрировать власть в собственных руках. Приведенные цитаты из Тони Блэра (которые можно дополнить его многочисленными высказываниями в интервью) заставляют задаться двумя вопросами. Первый, наиболее важный – вопрос общего плана: на самом ли деле избиратели стран парламентской демократии голосуют за (или против) лидеров той или иной партии? Президентская система, где глава исполнительной власти избирается прямым голосованием граждан – вопрос отдельный. Второй вопрос более конкретен: насколько оправданно использование Блэром местоимения первого лица единственного числа, когда он говорит о победах лейбористов на всеобщих выборах в Великобритании в 1997, 2001 и 2005 годах?

226

Tony Blair, A Journey (Hutchinson, London, 2010), p. xvi.

227

Там же, p. 50.

Вопрос оценки деятельности демократических лидеров после выборов еще более важен, чем оба вышеупомянутых. Действительно ли главы правительств демократических стран стали за последние годы авторитарнее? Оправданны ли призывы предоставить больше полномочий людям во главе исполнительной власти? Или все же лучше поговорить о коллективном руководстве, при котором авторитетные деятели политической партии контролируют те или иные вопросы исполнительной власти, но в важных вопросах обращаются к поддержке партийного руководства, которому подотчетны (наряду, разумеется, с подотчетностью парламенту и, в конечном итоге, избирателю)?

Лидеры и итоги выборов

Политолог Энтони Кинг считает «попросту неверным» «квази-всеобщее» представление» об огромной важности фактора личностей лидеров и кандидатов для результатов выборов. Кинг не отрицает значения личных качеств лидеров, замечая лишь, что «оно совсем не так велико, как принято считать». Опираясь на результаты современного исследования выборов в шести странах, он заключает, что «особенности характера и другие личные черты лидеров и кандидатов определяют итоги выборов лишь в исключительных случаях» [228] . У специалистов, серьезно изучавших роль лидеров в результатах выборов (а за десятилетие, прошедшее с момента публикации работы Кинга, их стало больше), нет единого мнения по этому вопросу. Некоторые из них приписывают лидерам большее электоральное влияние, но их работы не дают достаточных оснований, чтобы оправдать отдельных политиков, относящих заслугу победы на выборах в первую очередь на собственный счет.

228

Anthony King (ed.), Leaders’ Personalities and the Outcomes of Democratic Elections (Oxford University Press, Oxford, 2002), p. 216.

Учитывая сокращение числа членов политических партий и снижение среднего срока пребывания в рядах партии, можно было бы предполагать, что на этом фоне неуклонно растет роль личных качеств партийного лидера. Действительно, приводились некоторые аргументы в пользу предположения об увеличении значимости руководителя партии в глазах избирателей, в немалой степени благодаря изменениям в освещении политики средствами массовой информации, происходившим на протяжении последних пятидесяти лет [229] . Нередко возросшая «персонализация» превращалась в своего рода «президентализацию» политики в рамках парламентской системы правления [230] . Тем не менее усиленная концентрация внимания партий и СМИ многих стран на высшем руководстве не означает, что избиратели так же зациклены на нем, как многие политики и политические обозреватели [231] . Наряду со всей сомнительностью идеи, что во всем мире лидеры приобрели большее значение для итогов выборов, преувеличением является также и изображение премьеров с нарастающим «уклоном в президентство» и все более автономных в исполнении своих обязанностей.

229

См., в частности: Lauri Karvonen, The Personalisation of Politics: A Study of Parliamentary Democracies (ECPR Press, Colchester, 2010), pp. 4–5. Телевидение стало новым мощным фактором персонификации политики, поскольку проще изобразить человека, чем проблему. Между тем изменилась и подача политической тематики в газетах. В исследовании политических публикаций в The Times за период начиная с 1945 года говорится, что «возросла общая заметность премьер-министров, получили большее распространение комментарии относительно их лидерских качеств, и в наши дни их описывают в намного более личном плане, чем три десятилетия назад» (Karvonen, pp. 87–93).

230

См., в частности: Thomas Poguntke and Paul Webb (eds.), The Presidentialization of Politics: A Comparative Study of Modern Democracies (Oxford University Press, Oxford, paperback 2007).

231

Иногда это замечают и политические комментаторы, например Рафаель Бер, который писал: «Представление о том, что под видом парламентских в Великобритании проводятся президентские выборы, широко распространено в Вестминстере и является совершенно неправильным… Президентскими их изображают в СМИ, но избиратели считают иначе». (‘Project “Ed’s Charisma” – the mission to help Miliband loosenup’, New Statesman, 28 September–4 October 2012, p. 10.)

В недавней научной монографии Лаури Карвонена о «персонализации» (не путать с «президентализацией») политики приведены данные исследований почти всех наиболее стабильных парламентских демократий мира. Финский политолог не нашел «однозначных свидетельств правильности представления о том, что значение оценки лидера для выбора партии в современных условиях возросло». И вопреки бытовавшим ранее предположениям о том, что люди без выраженной партийной ориентации будут придавать большее значение личности лидера, данные свидетельствуют об обратном [232] . Наиболее выраженную поддержку лидерам оказывают самые преданные партийцы, считающие себя обязанными помогать капитану команды, а говорить о каком-то особенно сильном влиянии лидера на неопределившихся нельзя. В другом недавнем исследовании подчеркивается, что «партийная принадлежность является шаблоном, по которому судят о партийных лидерах и который (в значительной степени) определяет восприятие лидеров избирателями» [233] . То есть если в ходе предвыборной кампании вы уже стали более расположены к германским христианским демократам, австралийским либералам, французским социалистам или британским лейбористам, то, скорее всего, поддерживаете и их лидеров вне зависимости от персоналий.

232

Karvonen, The Personalisation of Politics, p. 102.

233

Amanda Bittner, Platform or Personality? The Role of Party Leaders in Elections (Oxford University Press, Oxford, 2011), p. 73. Тем не менее Биттнер принадлежит к числу ученых, которые делают акцент на важности оценок лидеров, особенно в условиях остроконкурентных выборов. Она замечает, что «в научной литературе сегодня нет единого мнения относительно того, насколько важны лидеры партий как таковые» (p. 139). Однако среди серьезных ученых вряд ли найдется кто-то, считающий, что лидеров можно вообще не принимать в расчет. Тем не менее доказательная научная литература считает, что их роль сильно преувеличивается как большинством политических журналистов, пишущих с позиций персонификации политики, так и многими политиками.