Тирания мух

Какасандра была права: лучше лишиться всех конечностей, чем остаться человеком без истории, без своей эпохи и страны.

— Говори потише, чтобы нас не услышали, — сделал замечание отец. — Тут повсюду с-спрятаны м-микрофоны.

— Может, и спрятаны, — засмеялась Какасандра, — только ты об этом никогда не будешь знать точно. Честно говоря, сомневаюсь, что им интересно слушать хоть что-то из того, что ты говоришь.

Чертова девчонка. Проклятая молодежь. Видимо, молодость — синоним глупости.

— Я в… в… важный человек!

— Да-да, только вот Усатый дедушка… Единственный тебя уже не любит. Ты для него — как там? — побочный ущерб. Скажи правду: что ты сделал?

— Ничего!

— Ничего? Сомневаюсь.

— Это в-в-все они, не я!

— А, дядя и тетя…

Отец закусил губу.

— Что ты о них знаешь, Ка касандра? Что ты о них знаешь?

— Они предатели, да?

Отец вновь прикусил губу.

— Они планировали убить Усатого дедушку. — Какасандра пожала плечами. — Не думаю, что он бы на них рассердился.

Расскажу вам о любви, окей? Обычно именно этого ждут от девочки-подростка читатели книги, в которой речь, хотя бы частично, идет и о ней. Гормоны и место действия. От лица рассказчицы и свидетеля. Не могу сказать, что много знаю о любви, совсем нет. Чтобы иметь право о ней рассуждать, нужно наблюдать за ней как беспристрастное, всеведущее, всемыслящее, всезнающее, а может быть, и ничего не знающее третье лицо. Считается, что каждый ребенок появляется в результате определенного всплеска гормонов, биологической необходимости, в идеале длящейся довольно долгое время, и ко всему этому иногда добавляется секретный компонент. И этот компонент, как, не задумываясь, подтвердили бы многие, — любовь. Только вот компонент этот нечасто встречается в природе: возникает редко и всегда на очень маленький срок. Пока все ясно-понятно? Все окей? Супер. Этот период настолько короток, что любовь проявляется только в начале отношений или в самых громких ссорах, поэтому очень маловероятно, что ребенок родится как раз в этот мимолетный промежуток, когда расцветает и проявляет себя секретный компонент.

Было бы странным, если бы я оказалась естественным плодом гармоничного союза моих родителей. Между ними не было любви. А если и была, то этот секретный компонент исчез с их общей кухни много лет назад. Я знаю, как трудно его сохранить. Любовь — сложная штука. Кто стерпит терапевтические сеансы моей матери? А медали моего отца?

Так что давайте начнем с этого секретного компонента, окей?

Я расскажу вам о любви, но по-своему. Поэтому приглашаю вас вместе со мной смешать все ингредиенты этого салата и затем громко возмутиться получившимся блюдом, потому что вам не подадут здесь ничего аппетитного или вкусного.

Я помню свой первый раз.

А кто ж его не помнит?

В разговоре о любви необходимо говорить об объекте, на который направлено это чувство. В остальном же проявления влюбленности те же самые или очень похожи. Супер, вы следите за ходом моей мысли? Так мы точно не запутаемся. Я говорю: «любовь», и сразу понятно, о чем речь, нет необходимости использовать метафоры. Если что и меняется, то предмет любви. То есть что-то, что нас в себя влюбляет.

Я говорю: что-то.

Понимаете?

Для меня это не просто что-то. Или не только что-то. Окей? Да, я знаю, оно не дышит, оно отличается от вас, Какалеба или Какалии, но и не настолько мертво, как насекомые, которые дохнут вокруг моего брата. Скажем так, у этого чего-то другое дыхание. Скорее, вибрация. Тайная вибрация. Понимаете меня?

Нет?

Я говорю вам о любви. О предмете любви. О своем первом предмете любви.

Мой отец начал нас фотографировать. Какое-то время он был по-настоящему этим одержим. Важному человеку подобало запечатлевать каждый момент своей жизни и жизни его потомства. В этом увлечении отца принимали участие и мы, поэтому он заставлял нас наряжаться матросами, солдатами, шахтерами, гномами, надевать праздничную одежду, натягивать трусы для купания, хотя мы никогда не видели пляжа; воскресные платья, одежду на понедельник, среду, улыбнись, Какасандра, замри, Какалеб, просил отец. Когда родилась Какалия, она тоже начала появляться на фото, но постоянно сопротивлялась, не принимала участия в наших занятиях и отвергала идею переодевания в морячку или солдата: Какалия, улыбнись, Какалия, смотри сюда. Однако Какалию увлекали только ее рисунки, на этапе обезьяньих поп она была чрезвычайно сосредоточена на надувшихся, с налитыми венами гиперреалистичных частях обезьяньих тел. Приходилось силой включать ее в наш тесный братский круг — фото, фото, фото, Какалеб с послушным выражением лица, и я — с выражением самой глубокой влюбленности.

Потому что к тому времени я уже была влюблена — предмет моей страсти висел на шее у отца и запечатлевал меня в вечности в костюме морячки, с красным или синим бантом и в трусах с рюшами.

Это была любовь с первого взгляда.

Или с первой фотографии.

Какая ты красивая девочка, Какасандра, льстил моей улыбке отец и впервые в жизни светился от счастья, потому что я не выглядела полной неумехой, а, наоборот, соответствовала его мечте остаться в вечности с помощью фото. Но я улыбалась не ему, а чему-то.

Окей? Следите за ходом моей мысли? Все понятно?

Моей первой любовью стала фотокамера отца.

А конкретно — фокус. Или объектив. Я влюбилась в объектив. В его округлость, способность раскрываться словно цветок. Он был холодным и необычно пах пластиком и стеклом. Я все еще помню тот запах, который со временем трансформировался в другие, более сложные, такие как запах ржавчины у старых мостов, запах известки у зданий, запах дерева у стула. Любовь к стулу была недолгой, но насыщенной, впрочем, это случилось позже, о чем я и расскажу в дальнейшем. Так что пойдем по порядку и вернемся в прошлое, пленка за пленкой, фото за фото.

И вновь мы здесь.

Больше всех я любила снимки, на которых не было моих брата и сестры. Фотографии, где присутствовала только я, давали мне возможность любоваться предметом моей любви и в то же время наслаждаться его вниманием. Отец горделиво улыбался. А я дрожала, ощущая бабочек в животе. Ну, не тех бабочек, которых мы так боялись увидеть на рисунках Калии, а любых других насекомых, перелетающих с места на место.

Тайная любовь — это кисло-сладкая смесь разочарования и гормонов. Естественно, в том возрасте я еще не знала, как называются испытываемые мной чувства, и тем более не слышала о допамине, который затмевал мой разум и не давал спать, о тревоге из-за расставания и тоске. Я просто постоянно находилась в ожидании прекрасного мига, когда папа вновь начинал одержимо документировать реальность — какое счастье, потому что я была частью этой реальности и этой истории! В то время как Какалеб сопротивлялся, а Какалия хотела, чтобы ее оставили в покое, я улыбалась и могла вытерпеть бесчисленное множество снимков, всегда готовая на что угодно ради предмета своей любви. Иногда покорностью я убеждала отца разрешить мне потрогать объектив фотокамеры.

До сих пор для меня счастье — смешанное чувство, которое ассоциируется с созерцанием предмета любви и в то же время с осознанием, что он тоже на тебя смотрит в этот момент.

Я уже предупредила, что это история любви, не так ли? Возможно, нетипичная, не такая, как обычно: девушка встречает парня, парень встречает парня, девушка встречает девушку.

Влюбленность в исчезнувшие стены — самое ужасное чувство. В такие моменты испытываешь платоническую любовь и одновременно сожаление о том, что родилась так поздно. Однажды я влюбилась в посудомоечную машину — эта связь продлилась совсем недолго, несколько месяцев; я не чувствовала взаимности, и поэтому мне пришлось ее бросить. Потом я любила здания. И башню. Также у меня был короткий роман со стулом — вспышка страсти, которая не переросла во что-то большее, но запомнилась мне как одна из моих осуществленных эротических фантазий. Есть что-то в старой мебели — не знаю, опыт ли, разница ли в возрасте, — что всегда добавляет ей притягательности.

Вот в кого я была влюблена.

Пока вам все понятно? Одним словом, это романтическая история о подростковых переживаниях, гормонах и секретном компоненте.

И не говорите потом, что я не предупреждала.

Усатый дедушка всегда приходил внезапно, без предупреждения. Кто сказал, что нежданных гостей никто не любит? Наоборот, когда Усатый дедушка переступал порог нашего дома, его встречали с большой радостью. Нервозность отца выдавали капли пота, стекавшие по его лбу и шее. Нервы были его злейшим врагом, и, чтобы справиться с собой, он крепко сжимал руки. Хранить верность своему времени и усам Генерала требовало огромных усилий, особенно если ты у себя дома, на своем островке уединения, в окружении привычных вещей, где можно спокойно заикаться, не опасаясь, что скажут другие мужчины с медалями, и, кроме того, не боясь, что твои дети покажутся необычными, — они и так со странностями, и довольно большими. Хоть бы Усатый дедушка этого не заметил.