Тирания мух

Похоже им и в голову не приходило, какие они странные. Это все усложняло. Признание собственной странности — шаг на пути к терпимости внутри семьи, размышлял Калеб. Тем временем на него продолжали садиться самые старые и больные мухи — мы знаем уже, с какой целью, даже у мух есть четкая цель в их насекомой жизни, мотив, объединяющий все живое, — безболезненная смерть, и Калеб служил для них волшебной пилюлей, паллиативной мерой, билетом в один конец в мушиный рай — идиллическое место, где мухи ползают по бесчисленным помойным ямам. Калеб источал смерть. По крайней мере, он, казалось, понимал свою странность: знал, что был пропуском в небытие. Калеб пытался притворяться нормальным человеком, переняв способы мимикрии у насекомых. Он прекрасно помнил глаза Касандры в тот день в зоопарке, как и разочарование на лице отца, а особенно помнил мертвых животных, всех, кто тянулся к нему с надеждой, или чем-то похожим на нее, завершить агонию своего заточения. После с ним еще не раз происходило что-то подобное. Кролик, черепаха, мухи, бессчетная масса мух с кривыми лапками, без крыльев, липких после падения в воду, влажных и агонизирующих. Как неприятно видеть вереницу насекомых, ищущих смерти. Калеб старался убежать от них, но от этого становилось лишь хуже: насекомые искали его с поразительной настойчивостью, которую надо признать ценным качеством не только в мире людей. Насекомые ползли, преследуя мальчика, словно толпа попрошаек, пока Калеб наконец не сдавался: не мучайтесь больше — признак милосердия — и не заставляйте меня страдать, все заметят, какой я странный, — признак озабоченности мнением окружающих, что заслуживает снисхождения в его юном возрасте. Пусть ползут ко мне умирающие насекомые, сдавался он, позволяя мухам, муравьям, сверчкам и тараканам приближаться к нему без страха в поисках смерти. Насекомые прекрасно знали, какую благодать источало тело этого мальчика — спокойную смерть без страданий.

Несмотря на все ухищрения, Калебу не всегда удавалось скрывать свою особенность. Много раз ему приходилось терпеть поражение. Например, в школе. Как скроешь муравьев, решивших распрощаться с жизнью, нескончаемой вереницей поднимавшихся по его ноге в траве школьного двора? Как он мог знать, что у кролика сестры была терминальная стадия рака, бедный кролик уже находился в агонии, перестал есть траву и только смотрел на мир словно через окно без стекол, пока Калеб случайно не коснулся его, без какой-либо цели и тем более намерения избавить его от боли, о которой мальчик не имел никакого понятия, — и единственным признаком болезни было то, что кролик начинал прыгать и кидаться на прутья клетки всякий раз, как Калеб к нему подходил. Теперь, когда он вспоминал тот случай, все прояснилось. Но тогда Калеб не понимал, в чем дело: кролик казался ему очень хорошеньким; на самом деле он думал, что это крольчиха, то есть беременная самка с круглым животом, который с каждым днем только увеличивался. Любое живое существо, забеременев, со временем становится круглее. Откуда Калеб мог знать, что внутри ее находился не плод, а рак, развитие которого тоже чем-то похоже на процесс вынашивания, только кое-чего другого — болезни. В конце концов он погладил кролика, — как только палец Калеба коснулся мордочки, клетку будто сильно встряхнуло. И тут же все закончилось. Дальше последовали крики Касандры, которые невозможно с точностью передать, как и воспроизвести каждое слово старшей сестры: определение «убийца кроликов Калеб» было самым мягким из всех, что вырвались из уст девочки. «Ка-калеб, что ты наделал! — восклицал отец. — Почему?» Вопросы повисли в воздухе, как морковки. И хотя Касандра не плакала, она сказала: «Ненавижу тебя (ругательства), я тебя ненавижу, убийца кроликов Калеб!»

Вскрытие трупа вздувшегося зверька ни к чему не привело.

Медали отца пока еще на что-то годились и играли свою роль: каждая награда символизировала точно исполненный приказ, и если папа хотел провести вскрытие, его желание было закон — кролика вскрыли, и каждый орган был внимательно изучен. Кто его знает, лучше перестраховаться, чем недосмотреть. Возможно, кто-то из врагов народа отравил животное, такие вещи иногда происходят, говорил отец, враги народа повсюду и используют террористические методы, среди которых не только бомбы — главное оружие их защиты, но и изощренные, хитро придуманные способы, например отравление кролика ураном или другим радиоактивным металлом. Вскрытие было призвано указать на виновника смерти, сняв подозрения с Калеба, потому что, по мнению отца, даже самые странные вещи имеют естественное и логичное объяснение, подчиняющееся законам природы. Кто бы мог подумать, что мальчик обладал суперспособностью умерщвлять кроликов и насекомых?! Нет, только радиоактивный уран, враг народа — эти слова из учебного пособия отец помнил в любую минуту и прекрасно понимал значение каждого из них, как и вес своих медалей.

Слово «рак» тоже не вызывало сложностей. Один слог, и все. Кролик, который оказался не самкой, умер от неизлечимой мучительной болезни. «Для него так было лучше всего», — только и сказал папа заплаканной Касандре и, чтобы утешить, подарил ей новый объектив для фотокамеры, игра с которым, казалось, сильно ее увлекала, помогая поскорее забыть о происшедшем.

— Послушай, Ка-калеб, — спросил он сына несколько дней спустя, когда они остались одни, — что ты сделал с этим кроликом? Скажи ч-честно.

— Ничего.

— Просто дотронулся до него и он умер? Так, что ли?

— Да, до мордочки.

— То есть ты ударил его по м-мордочке.

— Нет.

— Произошло то же, что и в т-тот раз в зоопарке?

— Да.

— Черт, Ка-калеб! Никому об этом не рассказывай! Помни, в-враги народа п-повсюду и рады любой информации, которую можно использовать против нас.

Отец не сказал ни слова больше и не задал вопросов. Он ушел чистить и полировать свои медали. Это занятие его успокаивало.

Калеб часто думал о врагах народа. Их много, и они везде. Нехитрые подсчеты говорили: чем большую значимость приобретал отец, тем больше врагов угрожало их семье. Вывод: сейчас, когда у папы начались проблемы, количество врагов должно пойти на спад. Или нет? Еще Калеб подумал о дяде и тете. По возникшей ассоциации. Эти абсолютно обычные люди превратились в странных чудовищ. Никто уже не называл их по имени, по крайней мере вслух. Слово «она» — третье лицо, женский род, единственное число — означало тетю. «Он» — третье лицо, мужской род, единственное число — дядю. Местоимение «они» — третье лицо, множественное число — означало супружеский союз этих врагов народа, к тому же причастных к опале отца.

Сложно было понять, что стало причиной опалы. Никто не обсуждал эту тему вслух. Телевидение смотреть запрещалось, во всяком случае пока; в доме не было радио, а газеты не приносили вот уже несколько недель. Внешний мир будто бы закрылся как устрица. И хотя все медали отца оставались при нем, что-то точно происходило, потому что Усатый дедушка больше не появлялся у них дома, а папа заикался как сумасшедший.

— Это она в-во в-всем в-виновата, — говорил он о тете в третьем лице женского рода единственного числа. — Он всего лишь ж-жалкий засранец, в-всегда д-делал то, что она х-хотела.

Те, о ком он говорил, были самыми обычными людьми. Ей нравилось шить. Ему — готовить спагетти. У них было двое детей. Вся семья носила очки. Люди в очках — самые скучные на свете. Калеб не мог себе представить, чтобы очкарики были врагами народа.

Ему это казалось слишком обыденным.

Одержимость бабочками началась очень давно, когда мама еще была маленькой девочкой. В то время о многих вещах говорили вполголоса. Говорить громко стало привилегией, ведь все стены имели уши, даже стены соседей — и те были самыми опасными. Никому нельзя было верить. Так что все секреты надлежало хранить под двойным замком. Уже тогда мама поняла, что громкий голос воспринимался как акт неповиновения, и на свой вопрос, о чем разговаривали взрослые за столом во время еды, всегда слышала один и тот же ответ: дети смогут открыть рот, когда куры начнут нести золотые слитки вместо яиц; дети смогут задавать вопросы, когда у лягушек вырастет шерсть; дети смогут иметь свое мнение, мота рыбы полетят. И эти природные явления настолько отличались от всего, что знала мама, и звучали так странно, что у нее больше никогда не возникло желания о чем либо спрашивать.

Тем не менее спустя время она узнала или, вернее сказать, прочитала между строк, о чем именно говорили взрослые, соединила слова и понятия.

Об удивительных загадках природы мама могла рассказывать часами.

Например, о красивой тете, немой старой деве, толстозадой немой, которая рисовала и рисовала без остановки с двух лет, не произнося ни слова, и бабушка маленькой мамы, она же мама немой тети, убеждала всех не мешать Хулиане разговаривать с Богом при помощи карандашей, ведь именно за этим она и пришла в наш мир. Красивой тете разрешалось рисовать что угодно. И у нее отлично получалось. Она была настоящим гением. Гением, которому удавалось анатомически точно передавать строение тел животных. Жаль, что красивую тетю не волновали деньги, тогда они все стали бы миллионерами. Кто бы отказался от практически живого слона на картине? Или от обезьян, китов, попугаев, саламандр, которые, казалось, обрели дыхание? Но бабушка маленькой мамы, мать немой тети, повторяла: оставьте малышку разговаривать с Богом, не мешайте ей. Зачем вам продавать ее картины? Девочка счастлива, а это главное. Мы ей неинтересны, недостаточно умны для нее. Маленькой маме эти слова казались абсолютной чушью, но она ничего не произносила, только думала. Никто не мог запретить ей думать — она безраздельно правила в чертогах своего разума, где куры несли настоящее золото вместо яиц, лягушки были покрыты шерстью, а рыбы летали. Она была уверена: тетя их не выносит, они ей только мешают, и однажды все это поймут. Достаточно посмотреть на нее и становится очевидно, прямо бросается в гла за, что жизнь каждого из них — в ее руках.

Настоящее природное явление появилось позже.

Красивая тетя начала рисовать бабочек.

Однажды.

В один прекрасный день.

«Обожаю бабочек!» — прошептала бабушка маленькой мамы, которая, как уже говорилось, приходилась немой тете матерью.

С рисунка бабочек начались перемены. Даже в тете, молчаливой тете, которая в тот день впервые заговорила.

— Пришло время нашей смерти, — произнесла она, и дом сотрясли громовые аплодисменты, прозвучавшие как камнепад.

Никто в тот момент не обратил внимания на тетины слова и ее сообщение о смерти. В конце концов, каждый день кто-то умирал. Удивительным было скорее то, что после долгой беседы с Богом девочка, рисующая бабочек, наконец обрела дар речи. Их разговор завершился, и Бог вознамерился поселиться в ее устах. Отныне тетя уже не была не мой, она стала просто красивой девушкой с невероятными глазами.

Мать слышит стоны свинюшки Какасандры, своей дочери со зловонной приставкой к имени, и еле сдерживается, чтобы не выбить ногой дверь в ее спальню. Нет ничего неприятнее звуков чужого оргазма в отсутствие оргазмов собственных. Произведшая на свет эту строптивую дочь, мать была уверена, что Касандра делает это нарочно. За закрытой дверью своей спальни свинюшка Какасандра мастурбирует, чтобы досадить собственной матери. Свинюшка Какасандра каждый день ждет момента, когда отец уйдет во внешний мир по каким то одному ему известным делам. Между тем ее мать в своем королевстве, в собственном доме, не ждет ответов, не слышит и не отвечает на вопросы, то и дело возникающие в голове. Дело в том, что отец Какасандры, автор зловонной п-приставки, за пределами дома ведет другую жизнь, о которой супруге ничего не известно, так же как и об оргазмах, коих у нее почти что и не было, за исключением нескольких невнятных раз, — вот вам и человек с медалями.